Я не боюсь летать

Пия никогда не была замужем. Я выходила замуж дважды, но мои поиски не заканчивались. Любой из моих многочисленных психоаналитиков скажет вам, что я ищу своего отца. А разве все не ищут своего отца? Это объяснение меня не очень удовлетворяло. Не то чтобы оно казалось неверным – оно казалось слишком простым. Возможно, поиски явились своеобразным ритуалом, в котором процесс имел большее значение, чем цель. Может, они были своеобразным испытанием. Может, вообще никакого мужчины нет, а только мираж, порожденный нашим томлением и пустотой. Если ложишься спать с пустым желудком, то тебе снятся застолья. Если ложишься спать с полным мочевым пузырем, тебе снится, как ты встаешь и идешь в туалет. Если ложишься спать возбужденной, то тебе снится, как ты трахаешься. Может быть, этот невероятный мужчина был призраком, сотканным из наших вожделений. Может, он был подобием бесстрашного злоумышленника, того насильника-призрака, которого женщины хотят найти у себя под кроватью или в платяном шкафу. А может, на самом деле он был смертью, последним любовником. В одном из стихотворений я воображала его как мужчину под кроватью.

Мужчина под кроватью
Мужчина который ждал там годами
Мужчина который ждет когда мелькнет
моя голая нога
Мужчина который молчит в нафталиновых парах
оседлавших темноту
Мужчина чье дыхание в дыхании маленьких
белых мотыльков
Мужчина чье дыхание я слышу снимая
телефонную трубку
Мужчина в зеркале чье дыхание остается
на серебре
Старьевщик в шкафу гремящий нафталиновыми
шариками
Мужчина в конце конца очереди
Я встретила его сегодня вечером
Я всегда встречаю его
Он стоит в янтарном воздухе бара
Когда креветки складываются как манящий палец
И несутся по воздуху на зубочистках-шампурах
Когда трескается лед и я готова вот-вот
провалиться вниз
Он раскладывает свое лицо по его впадинам
Он открывает на меня глаза без зрачков
Долгие годы он ждал чтобы утащить меня вниз
А теперь говорит
Что ждал лишь затем чтобы проводить меня домой
Мы вальсируем по улицам как девушка и смерть
Мы проплываем сквозь стену стены моей комнаты

Если он мой сон то он вернется в мое тело

Его дыхание оставляет буквы тумана на стекле
моих щек
Я обволакиваю его как темнота
Я дышу ему в рот
И он становится реальностью

7 Нервный кашель

Тому, что мы помним, не хватает жесткой грани факта.

Чтобы помочь себе, мы творим маленькие вымыслы, в высшей степени изощренные и индивидуальные сценарии, которые проясняют и формируют наш опыт. Запомненное событие становится вымыслом, структурой, способной вместить определенные чувства. Для меня это очевидно. Если бы не эти структуры, искусство было бы слишком личным и художник не смог бы его творить, а уж тем более – публика не смогла бы его воспринимать. Даже кино, самое объективное из всех искусств, создается способом монтажа.

Ежи Косински[150]

Беннет спит. Лицом вверх. Руки по бокам. Мари Уинклман с ним нет. Я залезаю в свою постель, когда небо за окном начинает синеть. Я слишком счастлива, чтобы спать. Но что я скажу Беннету утром? Буду лежать в кровати, думая об Адриане, который только-только высадил меня и теперь наверняка безнадежно потерялся? Я в восторге от него. Чем больше он теряется, тем идеальнее он мне кажется.

Я просыпаюсь в семь и лежу в кровати еще два часа – жду, когда проснется Беннет. Он стонет, пукает и встает. Начинает одеваться в тишине, топает по комнате. Я пою. Я проскальзываю в туалет и обратно.