«…Я не имею отношения к Серебряному веку…»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975)

Отравлен воздух, горек хлеб,
Мир нереален и нелеп,
Но жизнь все слаще, все нежнее.
…О Дон Кихоте, об Альдонце,
Той, что казалась Дульцинеей.

Заходит кухонное солнце

На фитиле жестяной лампы,
В кастрюльке булькает картофель,
Ни занавеса нет, ни рампы.

И Хлебникова светлый профиль

В венце и с венчиком на лбу
В пурпурном ящике-гробу.
Приветствую твою судьбу,
«Земного шара председатель»,
Приветствую в тебе Творца!
Я твой читатель — почитатель (ница).

Как «дева ветреных забав»,

В себя дыхание забрав,
До локтя закатав рукав,
Я ложкой по столу стучу,
Понять — постичь тебя хочу, —
Твои пиррихии, спондеи, —
Заумный твой язык учу!
…Не до Альдонцы-Дульцинеи…[168]

Если Вам действительно они нравятся — но только совсем честно, до конца нравятся — я их Вам с радостью посвящаю. Если же Вас хоть что-нибудь коробит или царапает, то, конечно, не посвящу, и без всякой обиды, дружески не посвящу. Отвечайте честно.

От Струве, к удивлению, прибыл «Лебединый стан»[169] с сухой надписью от издателя. (Стихи меня, к сожалению, не совсем восхитили, за небольшим исключением. Я ждала большего.) Все-таки — ветка мира, хотя и закамуфлированная. Как Вам кажется? Я была бы очень рада, если это так. К Струве, хоть он меня и презирает, я питаю симпатию через Гумилева, и вообще мне кажется, что в нем что-то милое. Г<еоргий> В<ладимирович> его вежливо поблагодарил и добавил, что Цветаева действительно родилась в 1894 году[170]. Впрочем, Струве наверно скажет: наверно, Георгий Иванов, как всегда, врет[171].

Я стала Вам писать в убийственно-самоубийственном настроении, а сейчас, поверите ли, чувствую, что улыбаюсь. Спасибо Вам за эту улыбку, правда, мимолетную. Вот опять уже «настает мой тихий ад в стройности первоначальной»[172] со всеми волнениями, заботами и бессилием помочь Жоржу.

До свидания. Пишите нам обоим не откладывая. Нет, лучше ему.

Кланяюсь всем Вашим низко. Всего-всего хорошего Вам всем.

Ваша И. О.

<На полях:> Г<еоргий> В<ладимирович> Вас обнимает и просит писать побольше и подробнее, несмотря на усталость.

17

Beau-Sejour Hyeres 21 апреля <1958 г.>

Дорогой Владимир Федрович,

Как видите, отвечаю Вам без промедления, в тот же час — за Г<еоргия> Владимировичах Сам он так слаб, что писать не может. Спасибо Вам большое. Ваша мысль нам обоим кажется превосходной. Конечно, Вы как никто сумеете кликнуть клич — в этом мы убеждены.

Кстати, Е.П. Грот уже — от доброй души — узнав о горестном положении Г<еоргия> В<ладимировича> — обратилась к Струве (?) с просьбой устроить сбор, он, конечно, отказался[173]. Но она так же необдуманно обратилась и к Вейнбауму и Лит<ературному> фонду[174]. Я, поблагодарив ее, попросила вежливо «воздержаться», т. к. такие ее выступления могут только повредить. Жаль, если она обидится, но ведь нельзя в таком деле глупить.

Вас Г<еоргий> В<ладимирович> с удовольствием и благодарностью уполномачивает заняться организацией помощи ему — и разрешает!

Конечно, надо это сделать как можно эффектнее и громогласнее, чтобы прошибить сердца и кошельки читателей. Если просто сообщить, что поэт Георгий Иванов болен и нуждается, — ничего не выйдет. Надо обратиться «к совести эмиграции» — как-никак Георгий Иванов последний из русских дореволюционных поэтов, и грех дать ему так бесславно — и преждевременно, ведь ему только 63 года — умереть.

А эмиграция уже имеет на своей душе грех гибели Марины Цветаевой, да и Ходасевича тоже никто, когда еще можно было, не поддержал.

Теперь, после смерти Ремизова, не осталось никого из «прежних» — не считать же Зайцева за «настоящего».

Конечно, Вы правы и в том, что помощь должна быть регулярная. Самое лучшее, чтобы деньги поступали к Вам. Думаю, что лучше всего покупать у Вас франки на доллары, т. к. у Вас курс выше, или просто посылать нам чек американский, такой, как у Вас, на любой американский банк. Здесь такие чеки легко и выгоднее меняют. Но все это подробности и мелочи. Главное — кликнуть клич.

Может быть — на Ваше усмотрение — дать подписать клич некоторым китам, вроде Карповича, Гуля и тому подобным, кто захотят? Решайте сами — мы вполне полагаемся на Вас.

Г<еоргию> В<ладимировичу> действительно очень, очень плохо — и до сегодняшнего дня — ему с каждым днем становится хуже. Он почти все время в безучастном состоянии, в полусне. Вчера, когда меня не было дома, он соскользнул с дивана и в продолжение двадцати минут не мог встать, так я его и застала на полу.