Я не хотела убивать

От нее я узнала, что вагонзак, именуемый в официальных бумагах специальным вагоном для перевозки заключенных, среди зеков зовется «столыпинским», или просто «Столыпиным». Во времена каторги этапы проходили пешим порядком и на повозках в лошадиных упряжках. Перевозить арестантов поездами тогда считалось неоправданной роскошью. Длинные каторжные колонны шли в Сибирь или еще дальше - на Сахалин. В конце девятнадцатого века многие ссыльные отправлялись по этапу в вагонах третьего и четвертого класса. На окнах купе крепились двойные решетки, из обихода изымались все режущие предметы. На этом и заканчивалось переоборудование обычного вагона. Поначалу купе принимало всего четверых, затем шестерых, десятерых и так далее.

А первый вагонзак запустили в 1908 году при Столыпине (кому и обязан он своим вторым, неформальным названием). В спецвагонах возили переселенцев, которых депортировали в восточные регионы России. По обе стороны вагона имелись подсобные отсеки, которые со временем превратились в карцеры. Вагон был ниже пассажирского, но выше товарного. В начале 30-х годов пассажирами спецпоездов были не столько поселенцы, сколько заключенные красноармейцы.

В спецвагоне для зеков отведено не девять купе, как обычно, а пять. Остальные - для караула и обслуги. Арестантские купе отгорожены от коридора не фанерной перегородкой, а решеткой, сквозь которую просматриваются вагонные камеры. Косые прутья тянутся от пола до самого потолка. От строгого караульного глаза тяжело укрыться даже на третьей полке. Средние полки переоборудованы под сплошные нары с отверстием для лаза у дверей. На верхних багажных полках также лежат зеки. Окна коридора, по которому гуляет «вертухай», закрыты такими же косыми решетками. В купе вообще нет окон. Вместо них - небольшая слепая выемка, также закрытая изнутри решеткой.

Бежать из «столыпинского» вагона намного тяжелей, чем из автозака, тюрьмы или колонии. Попытку побега осложняют многие факторы, которые характерны только для вагонзака. Во-первых, все купе просматриваются из коридора, и конвоир может следить за зеком, даже не открывая дверь. Во-вторых, прыгать на скорости очень рискованно, а сходить или сползать во время стоянки - глупо. На каждой остановке из вагона выходят по два солдата и внимательно обследуют стенки и днище этой тюрьмы на стальных колесах. И еще. В дороге, какой бы длинной она ни была, заключенный покидает купе только для того, чтобы справить нужду. Но в эти считанные минуты, пока он дуется в туалете, его караулят три человека. Для примера, известный писатель, а в прошлом политзаключенный Александр Солженицын сравнивал оправку в вагонзаке с ответственной и даже боевой операцией для караула. В вагоне выставляются два поста - один в конце коридора, чтобы зек не бросился туда, другой - возле туалета. Третий солдат открывает и закрывает дверь купе. По отдельности справлять нужду не принято. Справляют ее также по расписанию. Охранник отодвигает решетчатую дверь и орет: «Вперед! По одному!» Дверь в туалете приоткрыта, и солдат внимательно смотрит, чем зек там занимается. За первым зеком к туалету бежит второй, на смену ему - третий и так далее. Инструкция запрещает выпускать контингент по двое или по трое. Иначе уголовники могут броситься на конвой, обезоружить и затеять бунт.

Слушая все это, я ловила себя на мысли, что сама никогда бы не решилась на побег. По крайней мере, сейчас я об этом даже не думала. Может, и оттого, что еще толком не осознала всю «прелесть» неволи.

* * *

Прошло около суток, и среди конвоиров почувствовалось явное оживление. Я услышала звуки отпираемых решеток и грубые команды вертухаев. Через пару минут открыли и нашу дверь.

- Королева, с вещами на выход, - скомандовал солдат.

Поняв, что вызывают только меня, я попрощалась с Метлой и проследовала перед конвоиром к выходу из вагона. Напротив стоял еще один железнодорожный состав с открытой в такой же вагонзак дверью. Туда-то меня и пересадили. Пересадка длилась не больше десяти секунд. Но мне повезло - за этот кратчайший отрезок времени я успела расслышать из станционных репродукторов одно лишь слово «Рузаевка». «Это где-то недалеко от Саранска», - вспомнила я географию. - «Следовательно, в Мордовии».

Я вспомнила рассказы Метлы, и мне действительно стало веселее. Теперь я хотя бы знала, где нахожусь. Определенность придавала уверенности.

В купе, где меня разместили, случился еще один радостный момент - на том месте, где окно наглухо закрывалось металлическими пластинами, я обнаружила малюсенькую щель, через которую можно было видеть волю.

Поезд простоял еще час. За это время ко мне поместили трех женщин, одна из которых показалась мне до боли знакомой. Но она узнала меня раньше.

- Вот уж не думала, что так встретимся, - с каким-то ехидством произнесла она.

Я промолчала, узнав в ней ту самую Свету из общаги, и с отвращением отвернулась.