Я не люблю Пушкина (из Живого Журнала)

Вот например помню, как в самом-самом начале рестраврации капитализма в СССР, году чуть ли не в девяностом, мой сосед по подъезду и даже некоторое время товарищ по детским играм по имени Замбек, будучи лицом кавказской национальности, как-то очень внезапно разбогател и приобрёл себе самый шикарный из возможных в то время автомобилей, то есть девятку цвета мокрый асфальт. Автомобиль этот был украшен разнообразными обтекателями, молдингами, кажется так они называются, а в самой середине его крыши торчала сияющая антенна. Замбека часто можно было видеть возле этой машины с бархоткой, которой он наводил на ней ещё более невозможный блеск.

А в один из жарких июньских вечеров машина эта вдруг загорелась. Никто не видел, как это произошло, все услышали только хлопок, выскочили на балкон и увидели, что машина Замбека горит абсолютно вся – от носа до хвоста.

Практически всем людям вид горящей машины очень приятен, в особенности если это дорогая машина. Помимо того, что каждому почти человеку присуща некоторая генетическая пиромания, вид горящей машины греет также чувство социальной справедливости, потому что понятно же, что на честно заработанные деньги такой машины не купишь. Вообще нашему правительству следовало бы тайно закупить сотню-другую бракованных мерседесов и жечь их время от времени на улицах и площадях – это очень поднимало бы настроение в обществе.

Да. А машина Замбека горела недолго – минут от силы пять. Потом у неё взорвался бак и гореть стало нечему. Жители обсудили друг с другом происшествие и ушли внутрь ужинать и потом спать.

Так вот об устной речи. Устная речь заключалась в том, что до шести часов утра Замбек, напившись пьяным, бродил по двору, обещая выебать всех жителей вместе и каждого по отдельности, вызывал кого-нибудь на поединок, но никто конечно не вышел, дураков нету. И все до единого жители двух пятиэтажных домов так и не заснули в ту ночь. Они ворочались в своих койках, выходили на кухню покурить и попить тёплой воды из крана, и снова ложились в койку, думая разные печальные мысли. Потому что вот ведь так оно всё устроено – горбатишься, горбатишься и думаешь наконец, что вот уже чего-то достиг и почитаешь себя хозяином своей судьбы, а тут хлоп – и через пять минут стоишь ты посреди чиста поля и обрывает ветер с тебя последние листья.

А Замбек ближе к утру обессилел, а потом и вовсе куда-то пропал. Надломилось видимо что-то в его судьбе. Пал ли он при переделе мясных рядов на колхозном рынке или же уехал на историческую родину и попал там в засаду федералов – это неизвестно. А может быть живёт незаметно всё в том же подъезде и работает где-нибудь тихим менеджером – кто его знает.

И спросить некого. Мало кто пережил ту страшную голодную зиму девяносто первого года. Да и те, кто пережил, не любят про это вспоминать. Не помним, говорят, совсем ничего не помним.

[25 May 2004|10:26pm]

Просмотрел кинофильм Шрек-2 на пиратском сиди, на котором по дороге потеряна половина перевода женских партий, но это несущественно, по мне лучше бы они вообще ничего не переводили.

Кинофильм местами смешной, местами трогательный, ну и в целом, как и первая его серия, обладает всё же некоторой человечностью в степени максимально возможной для сложившейся мифологии нынешнего буржуазного кинематографа.

Но любопытно не это. Любопытна эволюция идеи первого кинофильма про Шрека, которая заключалась в том, что вот я – безобразный вонючий мудак, но меня тоже можно полюбить, в идею «да, я безобразный вонючий мудак, очень этим горжусь, а вы все идите нахуй».

В связи с этим мне опять вспомнился бывший мой американский начальник Тим Смит.

Однажды он выписал себе из штата Аризона женщину под названием Айла. Он познакомился с ней во время отпуска в Луксоре, куда в день летнего солнцестояния собираются эзотерики всего этого мира, дабы впитывать меж развалин пирамид какую-то особую энергию с небес.

Ну, женщины, они вообще редко когда хорошо влияют на мужчин, но после того как приехала эта самая Айла, с Тимом стало вообще невозможно общаться. В частности он приобрёл манеру демонстративно пердеть при людях, чего раньше за ним не замечалось. Если при этом рядом случалась Айла, она поднатуживалась и тоже пердела в ответ. После этого они оба счастливо хохотали. Именно от них я впервые услышал шрековскую идею насчёт того, что лучше наружу, чем внутрь, и вообще давайте будем проще.

Сначала я не придал этому поветрию особого значения, потому что понятно же, что если человеку всё едино – что Будда, что Христос, что Змей Кецалькоатль, то какой в общем-то с него спрос.

Но потом однажды начальник нашего проекта, плешивый блондин по имени Дэвид, вошёл в комнату, в которой я и ещё две девушки переводили какой-то срочный текст. Он некоторое время задумчиво постоял в дверях, затем оглушительно пёрнул и ушёл, так и не сказав ни единого слова. И вот тогда-то я и понял, что всё оно не так просто.

[01 Jun 2004|12:20pm]