Я не Монте-Кристо

«С ней все будет хорошо. Ее там нет. Ее оттуда перевезли, ведь отцу больше не перезванивали, они уверены, что деньги будут в самое ближайшее время». Он твердил себе это как мантру, но предчувствие холодило изнутри, постепенно пробирая глубже, до самых костей.

Пламя полыхало, огненные языки лизали небо, группа захвата рассредоточилась, оцепив горящий дом, не мешая пожарным. Никита словно врос в землю, Димыч растерянно топтался рядом, в отчаянии глядя то на пожар, то на Никиту, а тот даже с места сдвинуться не мог.

Юра вызвал следственную бригаду, поскольку захватывать уже было некого. Пожар потушили достаточно быстро, и теперь спасатели разбирали обрушившуюся кровлю и стены. Димыч что-то без конца говорил, наверное чтобы морально поддержать Никиту. Но до того в лучшем случае доходила третья часть, а то и меньше.

— Вроде как взорвался газовый балон, — сказал им Юрка, подбежавший на минутку перекурить, — а там уже следствие установит.

Никита сглотнул, но ничего говорить не стал, он, сцепив зубы, повторял себе, что с его женой и сыном ничего случится не может, все что угодно могло произойти, только не это.

— Есть два трупа, женский и мужской,  —  доложился Юре один из его сотрудников.

— Пойду гляну, что там,  — Юра затушил сигарету и направился к коллегам. Через некоторое время он махнул младшему брату, делая знак подойти ближе.

— Никита, посмотри, тебе знакомы эти вещи?  — показал полиэтиленовый пакет с золотыми украшениями. И Никита смотрел, запоздало понимая, что то, чего он страшился, что неотвратимо наползало и преследовало его, свершилось. И никакие мантры не помогли.

Это было ее обручальное кольцо, тот бриллиантовый гарнитур, что Никита подарил ей на день рождения, и цепочка с подвеской в форме двух сердечек.

— Это ее золото, Никита? — тихо переспросил Юра.

— Где… Где… это… было? — Никите казалось, он говорит быстро и внятно, на самом деле каждое слово выдавливалось как под прессом.

Юра не ответил, но посмотрел с таким сочувствием, что он сам все понял. Отодвинул Юрку в сторону и шагнул к обугленным развалинам. Ноги отказали, Никита рухнул на колени и даже попытался ползти дальше, но его будто сковало по рукам и ногам. Он стоял на коленях и смотрел на лежащее перед ним пепелище, не в силах подняться. А потом услышал вой.

Жуткий, утробный вой. Нечеловеческий, звериный. Так может выть дикий зверь, который, прийдя в логово, находит вместо своей самки груду свалянной шерсти, а вместо выводка  — кровавое месиво. «Разве здесь водятся дикие звери?»  — подумал Никита отстраненно, слушать этот вой было невыносимо, он даже голову руками накрыл. Но зверь выл, не переставая, Никите стало его жаль, неужели еще кто-то может чувствовать такую боль, неужели еще чье-то сердце способно так сгорать, наживую превращаясь в горстку пепла?

 — Никита, Никитка, ну что же ты, — сквозь пелену продрался знакомый голос, — вставай, родной.

Никита медленно опустил руки и поднял вверх невидящие глаза. Проступили контуры, потом изображение стало четче, будто проявилось на фотопленке. Верный Димыч тормошил его, пытался поднять, а по лицу друга, покрытому сажей и копотью, пролегли мокрые дорожки. Никита обперся о его плечо и сделал усилие, чтобы встать. И только потом понял, что больше не слышит звериного воя. И что это выл он сам.

Глава 28

Саломия с трудом разлепила глаза, которые никак не хотели открываться, а ресницы вообще будто склеились. Она вглядывалась в пятно, маячившее в кресле напротив, но пятно не подавало признаков жизни. Тело вообще никак не ощущалось, будто его не было, только глаза были и сознание. Наконец, пятно в кресле шевельнулось, и она узнала голос.

— Здравствуй, Саломия.

Начала говорить, но горло горело, будто натертое наждачкой, получалось только шепотом.

— Вадим? — сказать, что Саломия была удивлена, было мало, она была потрясена. — А где Никита?

— Никита? — в свою очередь удивился тот. — А он должен быть здесь?

Саломия облизнула пересохшие губы. И правда, с чего она взяла, ведь она не видела, кто вынес ее из горящего дома.

— Это ты меня спас? — она скорее утверждала, чем спрашивала, но пятно, постепенно начинающее приобретать черты Вадима, согласно кивнуло. Перед глазами возникла горящая занавеска, в нос ударил запах дыма, она снова начала задыхаться. — Мой ребенок… Что с ним?

Затянувшаяся пауза едва ее не убила, но Вадим все же заговорил:

— Доктор, оперировавший тебя, настаивал на прерывании беременности, очень большая нагрузка на организм, он может не справиться. Но я не посмел…

Они решали судьбу ее сына! Какие-то посторонние мужчины рассуждали, оставить ее ребенка в живых или убить? Ее затрясло.

— Пожалуйста, Саломия, не смотри на меня, как на чудовище, я ведь тоже врач, я не решился взять на душу грех, пусть Господь Бог решает сам. Ты здесь уже неделю, ты в самом деле очень слаба, и ребенок наверняка пострадал, сильная гипоксия, отравление угарным газом, я боялся, что у тебя повреждены легкие. Срок совсем небольшой, а у тебя еще даже не сформирована плацента. У него мало шансов, я хочу, чтобы ты это знала.