Я не Поттер!

Всё, это был предел, мы согнулись пополам и захохотали, высмеивая самих себя. Симус рукой даже об стенку уперся, дабы не растерять самые жалкие остатки самоуважения и не покатиться по полу. Ну а я забрался на подоконник с ногами, отсмеялся до конца уже там и уселся поудобнее, прильнув лбом к холодному пыльному стеклу.

— Ты все-таки дылда, — подошедший Симус уставился в окно. — Вымахал за лето! Я тебя выше только в прыжке, и только если с табуретки прыгать. И нос у тебя длиннющий, и лицо такое… эээ… тоже длинное.

— А правду?

Финниган даже не стал держать паузу ради приличия.

— Скверное!

— ?!

— Ты когда на нас смотришь, к огню подойти хочется, Гарри, отогреться. Ты лучше так на наших не смотри, честно тебе говорю. Многие думают, что тебе что проклятие, что щекотка… все равно не скривишься. Даже проверить хотят! Будь живее и люди к тебе… — мальчишка замолк, — а вообще — живи, как хочешь! — он махнул рукой, неожиданно разуверившись в пользе сказанного. — Только меня не трогай и убери уже эти прыщи, Мерлина ради, сколько ж можно?! Я больше тебе слова плохого не скажу, клянусь родами Гормлахов и Финниганов!

— Эй, уважаемые, позвольте прервать вашу веселую и очень громкую беседу.

К нам незаметно приблизился Люпин. Все в тех же лохмотьях, все такой же вымученно жизнерадостный и похожий на полинявшую, старую лису. Видно, решил не дожидаться, когда мы про него вспомним, и сам вышел из класса в поисках шумных прогульщиков. Он улыбался и изо всех сил корчил из себя не учителя, а «своего парня». Сказать, что эта роль ему не идет, или пусть дальше старается?

— Гарри, слезь с подоконника, бери своего друга и марш на урок!

Мы с Симусом устали от игр в того, кем ты не являешься и, не произнеся ничего вслух, все же словно пообещали себе подобными нюансами жизнь не усложнять. Ирландец в науках хоть и не разбирается, но это не мешает ему разбираться во всем остальном.

В один голос мы не просто ответили, а заявили:

— Он мне не друг! — это взвизгнул Финниган.

— Я ему не друг! — произнес я.

Наши голоса слились в один и улыбка сползла с добродушного лица Ремуса, как свежая акварель с картины, смываемая водой — медленно и смешивая на своем пути все яркие краски в одно сплошное месиво. Он не знал, что ответить, как отреагировать. Два мальчишки у окна, один на нем сидит, другой стоит рядом. Они смеются и мирно беседуют, вместе прогуливают урок, вместе пристально всматриваются в пожухшую зелень Запретного леса за стеклом, словно глаза друг от друга отводят, и также вместе не хотят дружить, очень сильно не хотят.

— Ну ладно, недрузья, идемте уже…

Шагая плечом к плечу с Симусом, я наслаждался свободой, и от этого нового, щемящего чувства даже глаза щипали. Не друг и не враг, которому ты НИЧЕГО не должен. Ни нравиться, ни не нравиться, ни помогать, ни мешать, ни любить, ни ненавидеть… Хочу иметь много–много недрузей!

Уже дойдя до двери класса, Люпин замешкался, пропуская Симуса вперед и придерживая для него дверь. Мужчина переминался с ноги на ногу и выглядел так неуверенно, словно сбежать хотел.

— Слушай, Гарри, я вот вчера с тобой поговорить хотел, а ты на выходные, оказывается, школу покидаешь…

— Папа разрешает.

— Твой папа всего лишь декан и это правило, если на то пошло, действительно только на его факультете! — резко ответил мой новый преподаватель и тут же спохватился. — Но если и директор не против…

— Вы не расслышали — па–па раз–ре–ша–ет! — отчеканил я и попытался пройти под его рукой, пригнувшись и уже почти желая получить порцию ненужных знаний.

И тут случилось невероятное, по крайней мере, в моем понимании. Люпин с грохотом захлопнул дверь прямо перед моим носом, приложил руку к своему лбу, словно температуру проверял и дрожащим голосом, почти упрашивая меня ему ответить, спросил:

— Где ты был?.. Вчера?

— Дома.

— А твой отец, значит, в школе?

— У вас есть дом? — поинтересовался я. — А у меня есть. Могу там, знаете ли, иногда появляться. Пыль вытереть, книжку почитать… поспать в одиночестве!

— Поспать? Книжку? Библиотеки мало, выходит, вот как… Но ведь твой отец находился в замке, а ты без него — там… — он разговаривал сам с собой, а над его верхней губой проступили капельки пота. Зрелище меня пугало. — Ты врешь, но ты не можешь врать… о таком. Тебе ведь двенадцать, всего двенадцать, и глаза у тебя материнские, так как же это, как же… — монотонно бубнил Люпин, прожигая меня насквозь ничего не видящим от ужаса взглядом.

Всего одиннадцать, всего двенадцать, обязательно будет всего шестнадцать… а потом что? До ста удивляться будут?

«Тебе же, Гарри, всего девяносто два, и глаза еще зеленоватые, как же ты так можешь…» Б–р-р–р!