Я не Поттер!

Осчастливив Уизли подписью, я собрался было прикинуться глухим, слепым, и все же добрести до кровати, растянуться на ней, обдумать хотя бы часть мучивших меня вопросов и несколько тяжких грехов, но… нет времени обдумывать старое. Пора подбросить времени новую пищу для размышлений, пора.

— Не будь я собою, ты был бы уже давно мертв.

— Подслушивать некрасиво.

Риддл сложил руки на груди, провожая задумчивым взглядом радостно перепрыгивающего ступеньки Рона, мчавшегося вниз, к друзьям, любимой сестре и покою.

— Мысли подсматриваются, а не подслушиваются… — уточнил он и принялся поправлять манжеты, из-под которых неаккуратно выглядывали рукава белой и явно дешевой рубахи. Не имея родных, по крайней мере, нормальных, студент Риддл не имел и денег. — Ты уверен в своем намерении меня убить?

— Уверен.

— Ну что ж, приступай…

* * *

— Я должен спросить тебя, Гарри, — мягко произнес Альбус, — не хочешь ли ты мне что-нибудь сказать. Вообще что-нибудь.

— У вас птица горит.

— С ней это бывает, малыш.

Если отец — мальчик, то сын, по логике вещей — малыш. Да, все логично, но очень, очень противно.

— Он не малыш, Альбус, он вообще не ребенок…

— Ремус, прекрати немедленно! — директор вскочил из-за стола, и его обычно добродушное лицо исказила гримаса ярости. — Ты не понимаешь, к чему могут привести твои слова!

— Я требую расследования, Альбус, и мне плевать к чему приведут мои слова! — закричал он, стоя за креслом, в котором сидел издевательски спокойный я. — Посмотрите на него, ни капли раскаяния!

Оборотень забыл, что конкретно мы здесь собрались обсудить, и по привычке осыпал мою голову щедрым дождем обвинений.

— А в чем мне раскаиваться, могу я спросить? В обстоятельствах моего рождения, или как? Так я не буду, маме я очень даже благодарен… — оборотень побледнел и отошел к стойке с фениксом. — Возможно, вы полагаете, что умение понимать змеиный язык было украдено у кого-то более достойного и обвиняете меня в воровстве?

— Плакса Миртл где, Гарри? — буркнул Люпин, заметно притихший после упоминания Лили Поттер и все еще стоящий к нам с директором спиной. — Думаешь, мне нравится здесь орать, как последняя истеричка? У меня нет другого выхода.

— Ну, вы можете не орать.

— Умник!

— Да, я такой.

— Наглец!

— Это полезно.

— Требую проверки Зельем Правды! В зале Визенгамота!

— Да пожалуйста!

Мне давно не страшно это зелье, потому как на любую магию найдется её антипод.

Дамблдор приоткрыл рот от возмущения и удивления и, позабыв о том, что он всё-таки лапочка Дамблдор, взревел настоящим басом:

— Покиньте мой кабинет, быстро! Вы ведете себя, как дети!

— Хорошо! — рявкнули мы в ответ почти одновременно и, потолкавшись на лестнице, все же очутились в коридоре.

— Вот видите, — заявил я победно, — меня назвали ребенком!

Люпин ссутулился и смотрел на меня глазами побитой собаки.

— Только не говори мне, Гарри, что ты веришь всему, что говорит директор. Я уважаю твою благодарность матери за… жизнь, — он смутился, но продолжил, — но я её не разделяю.

— Да ну вас, поважнее дела есть, чем торчать тут с оборотнями…

Вдогонку Люпин крикнул мне, словно выплюнул:

— Твоя воля, ты бы с ними не расставался!

На миг я остановился и оглянулся. Ремус засунул руки в растянутые карманы брюк и носком кроссовка нервно пинал ни в чем не повинную стену.

— Ремус? — позвал я его, не заботясь о субординации.

Мужчина поднял голову, оставив в покое стену.

— Я обязательно передам привет тому, о ком ты сейчас говорил…

Уверен, не эти скромные слова показались мужчине зловещими, а я сам: высокий, черноволосый, бледный, криво ухмыляющийся, и сделавший в его сторону реверанс, поставивший жирную точку в списке всех его сомнений. Он не глупый человек.

Невооруженным глазом было видно, как старую жертву Сивого забила мелкая дрожь. Он пораженно поднял обе руки, одной показывая в сторону уж давно закрывшей вход горгульи, а другой — в мою. У Ремуса дыхание перехватило от такого страшного для него признания, и он… заплакал! Зарыдал, присев от тяжести постигнувшего его горя. Выцветшие то ли от возраста, а скорее от тяжелой жизни, волосы, закрыли собой скривившиеся лицо мужчины, не желавшего верить в то, что даже такие ошметки его светлого прошлого, как родная кроха лучшей подруги — неправда и обман. Наверное, ему было очень больно, ведь из-за меня, как он думает, один его лучший друг гниет в земле, а другой — в Азкабане. Несправедливость жгла его сердце живьем и мешала догадаться, что эти короткие секунды — последний шанс позвать на помощь. Несчастный, он еще не понял, что таким как я может быть сколько угодно лет, такие как я могут появиться на свет где угодно и без помощи Волдеморта, такие как я живут среди остальных и мало чем выделяются, они понимают — их боятся.

— Империо…

* * *

— Я открою тебе глаза на хорька, вот увидишь! Он тебе не друг! — с горячностью проповедовал свои убеждения ирландец, идя впереди нас и возбужденно жестикулируя.