Я не Поттер!

Однако, и в этот раз виновата была не вселенная, а все та же Лейстрендж. Обняв себя руками, женщина раскачивалась на кровати и что-то тихо напевала себе под нос. Полагаю, я все же ошибся — безумна, еще как безумна. Она обезумела от боли — не замечала даже потоков слез на своих щеках, не утирала их и не всхлипывала. Такая никого не пощадит, потому что ту ненависть, что в ней горит ярким пламенем, никакие слезы и никакая месть загасить не сможет. Жизни на такое мщение не хватит, ни её, ни её будущих жертв.

— Я не сплю, — я решил сказать хоть что-то. — Уже минут пять.

— Думаешь, я тебя стесняюсь? — резко спросила она, прекратив петь. — Здесь тихо просто. Спи дальше, все спят.

— Солнце встало… — с сомнением протянул я. — Вставать пора.

— Не пора.

Металл в её хриплом голосе заставил задуматься, не придушит ли она меня, если я вдруг в ванную решусь сходить?!

— Чего уставился, мальчишка? Не бойся, я тебя давно не ненавижу. Сама виновата, дура…

— А я и не боюсь! — немного приврал я.

Женщина запрокинула голову и захохотала. Странное зрелище — одновременно плачущий и смеющийся человек.

— Да? А я боюсь! Спать боюсь, Гарри, — она забралась на кровать с ногами, и я подвинулся. — Спи, пока еще можешь. Спи! — рявкнула женщина. — К завтраку разбужу, смелый нашелся.

— Папа ругаться будет.

Прислонившись к стене, она повернула ко мне голову.

— Пускай ругается…

Не помню, чтобы я когда-нибудь спал так сладко и беззаботно, да не до завтрака, а до самого обеда. Открыв глаза и потянувшись, я и не подумал удивиться, увидев Беллу Лейстрендж на том же самом месте и в той же самой позе, что и четыре часа назад — она меня ждала.

Четвертая Часть

Глава 27

Из окна «Висельника» — единственной таверны в Литтл–Хэнглтоне, где привечали туристов и не приставали к ним с расспросами о цели визита, я рассматривал дом, в котором во время каникул жили мы все, и думал о судьбе его старых владельцев. Судя по тому, что я услышал, дом этот до сих пор называют домом Риддлов, некой достопримечательностью старой английской деревушки, сохранившей свою чопорность и таинственную мрачность до наших дней. Узкие улочки и маленькие двухэтажные домики из серого кирпича, летом утопающие в густой зелени кустарников и деревьев, аккуратные крылечки и белые ставни, запахи лукового супа и сдобы из приветливо распахнутых дверей всевозможных кафе. На центральной площади с фонтаном — собор в форме правильного прямоугольника и старая католическая школа девятнадцатого века с вытянутыми овальными окнами в пять этажей. Весь этот уютный магловский мир не имел с домом на холме ничего общего.

Наш дом возвышается над деревней, словно считает себя лучше других. Окна его давно заколочены, с фасада облезла в свое время красивая бирюзовая краска, а с крыши осыпается черепица. Разумеется, по мере возможности папа привел в порядок все, что мог, но именно таким жители Литтл–Хэнглтона помнят некогда шикарный особняк, и другим в их глазах он больше не станет.

Честно говоря, момент, когда я понял, где именно мы все находимся, и что за дом Волдеморт выбрал в качестве своего укрытия, пришел ко мне не сразу. Вначале я просто видел во сне кошмар за кошмаром — трех мертвых людей на полу гостиной первого этажа, нарядно одетых и явно приготовившихся ужинать. Они лежали, раскинув руки и открыв глаза, а на их белых лицах застыло выражение смертельного ужаса. Строго говоря, кошмарами те сны являлись лишь номинально. В действительности мне не было страшно, я был доволен, и странная грусть в сердце, впившаяся в него, как иголка, странно спорила во мне с радостью от содеянного.

Мужчина, одетый в коричневый костюм тройку, в предсмертном порыве протянувший руку к пожилой женщине, скорее всего – своей матери, но так и не дотянувшийся, показался мне смутно знакомым. Темноволосый, крепко сложенный и красивый настоящей мужской красотой. На вид лет тридцати пяти, с точеным волевым подбородком и высокими скулами, по всему – потомок настоящих магловских аристократов, но глаза… Не смерть сделала их такими пустыми и колючими, скорее всего она просто придала этим признакам гордыни статус вечности. Цвет их нельзя было описать, как голубой. Своею синевой они напоминали погожее небо в безоблачный летний день, почти слепили. Глаза Тома Риддла, того, который бедный школьник, глаза Темного Лорда, убивающего мою мать, глаза непонятного существа, живущего в том же доме, но по прошествии целых пятидесяти лет, и глаза этого трупа на красном шелковом ковре – одинаковы.

Я понял это во сне и проснулся в ту же секунду, уставился в побеленный потолок и усмехнулся. Том Риддл убил всю семью своего отца, отомстил, в попытке заглушить ненависть в груди, а сейчас вернулся сюда, чтобы возродиться. Он то ли потешается над собственной жизнью, то ли унижает и топчет уже давно мертвых…