Я не свидетель

Посылаю Вам две дневниковые записи - от 18-го и 22-го ноября. После 22-го ноября 1948 года дневник обрывается. Видимо, эта запись сделана накануне самой смерти. Я думаю так, поскольку последующие события возвращение военнопленных домой - радостного характера, и дядя, человек аккуратный и пунктуальный, отразил бы это в своем дневнике.

Если Вам что-либо понадобится еще, передайте через господина Шоора.

С уважением Густав Анерт".

Отложив письмо, Левин обратился к Шоору:

- Вы извините, мне нужно прочитать еще вот это, - указал он на ксерокопии. - Возможно, возникнут какие-то вопросы, которые придется задать господину Анерту.

- Пожалуйста, - вежливо согласился Шоор. - Я буду ждать...

"...18-го ноября.

Слухи, что нас отправят домой, подтвердил сержант Юра. Точной даты он не знает. Боже, как бы я был счастлив, случись это не позже чем через месяц. Тогда на родину я прибыл бы к Рождеству! Мог ли я думать в 1918 году, когда покидал Старорецк, что окажусь в нем через тридцать лет в качестве военнопленного?! Те места в городе, которые я помнил с молодости, сейчас не узнать - много разрушений, война здесь прошлась особенно жестоко. Дома разрушены, люди живут в сохранившихся подвалах, расчистку руин и строительство вместе с русскими ведут и наши военнопленные. Я много думал об этой стране и ее народе. И сложилось впечатление, что это единая однообразная масса, подчиненная команде, целому своду параграфов "можно-нельзя", нет личности, потому что нет права выбора. На эту тему у меня был разговор с соседом по столу, капелланом из Касселя. Человек очень образованный, он сказал, имея в виду образ жизни и психологию местного населения: "Господин Кизе, вы не очень их осуждайте, считайте, что мы находимся в плену у политических заключенных, просто они расконвоированы, им разрешено жить в своих квартирах, заводить семьи, рожать детей, иметь работу, ходить в кино, в театры, читать дозволенные книги. Но не больше. А в главном они политические заключенные. Впрочем, как и мы, начиная с 1933 года..."

Я не смею грешить на прожитую жизнь, разве что вычесть из нее годы войны. Я уцелел и скоро - домой, вот что главное! Конечно, я буду уже цивильным человеком. Меня это вовсе не страшит, даже радует. У нас с Энне есть уютный большой дом, я неплохой инженер-строитель, работу найду в любой строительной фирме, в особенности сейчас, когда и наши города лежат в руинах"...

Следующая запись в дневнике, как указал Анерт - последняя, датирована 28-м ноября.

"...Сегодня у меня неприятное происшествие. Настроение испорчено, даже какая-то тревога. Я шел с Ритой к ней на инструментальный склад. В это время в цех въехали две машины. Одна привезла щебенку, другая бетонный раствор. Из кабины одной вышел шофер, человек приблизительно моего возраста. Мы посмотрели друг на друга, я прошел мимо, но что-то в лице его мне показалось знакомым. Я оглянулся, он тоже смотрел мне вслед, потом пошел за мной, догнал, мы остановились. Рита ждала в стороне. "Кажется, Алоиз Кизе?" - спросил шофер. - "Да", - сказал я. - "Вот так встреча! Не узнаете?" - И тут я вспомнил его: Иегупов! Мы познакомились в 1918-м, а последний раз виделись в 1919-м. Прошло столько лет! Разговаривать времени не было, он торопился на разгрузку. Да и мне срочно надо было взять на складе ватерпас для прораба. Иегупов только успел спросить: "Вы здесь в лагере? На заводе часто бываете?" - Я подтвердил, что в лагере, и сказал, что на заводе бываю ежедневно. - "Хорошо, - сказал он. - Я найду возможность с вами встретиться. Очень рад, что вы уцелели", - и он заспешил к машине. Мне и хотелось этой встречи, и нет. Вспомнился Старорецк в 1918 году. После того, как я узнал от советника доктора Клеффера, что из себя представляет Иегупов, как он сделал из нас негодяев, он был мне противен. И сейчас я с радостью выложу ему все, что думаю о нем... Я подошел к ждавшей меня Рите, и мы двинулись на склад. Она, видимо, заметила мое дурное настроение, спросила: "Что с вами, Кизе? Расстроены чем-то?" Я ничего не мог ей рассказать, но понимал: она видела, что мой разговор с Иегуповым, хотя и краткий, был разговором людей знакомых. "Это очень плохой человек, Рита, - только и сказал я. - Я знал его в 1918 году. Все остальное как-нибудь в другой раз". Вечером, когда я вернулся в лагерь, сержант Юра, заметив, что я мрачный, спросил: "Что-нибудь случилось? Какое-нибудь ЧП?" - Понимая, что Рита может поделиться с ним, что видела меня беседующим с Иегуповым, я вынужден был ответить сержанту: "Встретил одного нехорошего человека, знакомого по 1918 году". Но Юра был юношей легкомысленным или слишком молодым, чтоб заинтересоваться далеким 1918-м годом. Он махнул рукой, засмеялся: "Ну, это было давно!.. Ладно, я спешу в караулку, заступаю в наряд", - и убежал.

Сейчас пишу все это и придумываю, что скажу Иегупову при следующей встрече..."

"Д-а... Не тогда ли все затянулось в узелок? - подумал Левин, дочитав ксерокопию. - Может быть это кончик ниточки проклюнулся из всего клубочка?"