Я не свидетель

А Левин подумал: каким образом в этой сумасшедшей, циничной и сволочной жизни сохранились такие «интеллигентные», как он определил для себя, обиталища и такие владельцы их?

— Я слушаю вас, — сказал Нирод. — Сперва расскажите о себе.

— Аполлинарий Дмитриевич, чтобы вы не гневались, что потревожил вас, мне придется быть многословным, — сказал Левин.

— Это не самое страшное сегодня.

Коротко рассказав о себе, Левин подробно изложил историю Кизе, свои долгие поиски и затруднения, и под конец добавил, что для завершения работы у него вся надежда на книгу, ради которой он позволил себе нарушить покой уважаемого профессора.

— Вы кончали наш юрфак? — спросил Нирод.

— Да.

— У кого вы слушали римское право?

— У профессора Кориневича, — удивившись вопросу, ответил Левин.

— Ну и как?

— Считаю, что мне повезло, — улыбнулся Левин.

— Он был знатный хулиган, — подмигнул старик. — Мы учились в одной гимназии. — Кого вы еще слушали?

— Латынь читал профессор Шевлягин, уголовное право профессор Хасарджи, гражданское — Станислав Адамович Огановский, криминалистику Владимир Иванович Максимович.

— Все они «пережитки прошлого», а? — засмеялся Нирод. — Почти все мои ровесники. И все уже покойники, — посерьезнев, произнес он. — Сейчас, наверное, там нет таких лекторов.

— Пожалуй, нет, — согласился Левин.

Старик повернулся, протянул руку куда-то в угол и с маленького круглого стола на изогнутых элегантных ножках взял книгу, как понял Левин, приготовленную к его приходу.

— Вот она.

Книга была в мягком дешевом переплете, печать плохая, бумага желтовато-серая, грубая, непривычно жестко шелестели страницы — иссохшие, впитавшие за десятилетия микроскопическую пыль.

— Где бы я мог устроиться, чтоб не мешать вам? — спросил Левин.

— Вам нужно только то, что касается вашего дела? — Нирод испытывающе взглянул на Левина.

— Была б возможность, с удовольствием прочитал бы всю. Такие издания редко попадают в руки.

— А вам фамилия автора знакома?

— В том-то и дело, что нет. А я ведь криминалист.

— Агафонов был до революции очень известный криминалист. Даже ЧК не расстреляло его, не гнушалось его знаниями. Потом он с ними не поладил. У закона и произвола цели разные. Агафонов эмигрировал в Германию. Имя его вычеркнули отовсюду, книги изъяли. Самое трагичное, что в 1942 году его расстреляли нацисты. Причина мне неизвестна — старик умолк, стал поигрывать пальцами обеих рук по столу, словно по клавишам черного рояля, который Левин приметил в одной из комнат. — Я полагал, что вы очень молоды, — вдруг произнес Нирод, — этакий шустрый современный функционер.

— Вы разочарованы?

— Вот уж нет! Вы учились у интеллигентных людей. В наши дни это хоть некоторая гарантия порядочности. Я дам вам книгу домой.

— Под какой залог? — улыбнулся Левин.

— Я скоро умру. Все это пропадет, — он очертил дугу, указывая на стеллажи и книжные шкафы. — Даже если не возвратите книгу, я буду знать, что она попала к специалисту.

— Я непременно возвращу, — Левин клятвенно приложил ладонь к груди…

Отпирая многочисленные дверные запоры, профессор Нирод, указав на них, произнес:

— Хочу умереть своей смертью, не желаю, чтоб меня убили… Я вас жду, — сказал он, и Левин почувствовал, что старик, похоже, жаждет не столько получить обратно книгу, сколько снова услышать живой голос собеседника в этой огромной многокомнатной пустыне…

32

Ехать в Коктебель Остапчук отказался наотрез:

— Ты что, спятил, Иван?! Да у меня завал! И кто меня отпустит сейчас? Это ты сам себе хозяин-барин. Во, посмотри, — он указал на папки и бумаги на письменном столе. — Разматывай, а я вместо тебя прокачусь в Крым. То-то…

На этом и расстались. Никакой обиды Михальченко не испытывал. Он понимал, какой воз тянул Остапчук, и будучи на его месте, сам бы посмеялся над чьим-нибудь предложением все бросить и идти к начальству отпрашиваться в подобную поездку, которую, конечно, мотивировать можно было всякими оперативными соображениями…

Билеты в Симферополь и через три дня обратно ему достали знакомые сотрудники линейного отдела при аэропорте. Вылетел он первым рейсом и в начале десятого утра был уже в Симферополе. Свежий, чистый после ночного отдыха воздух наливался теплом, когда Михальченко вышел на площадь перед аэропортом. В ларьках уже продавали арбузы и дыни, сваленные прямо на асфальт, торговали мясистыми малиновыми помидорами и большими синими баклажанами.

Он купил билет на рейсовый автобус, и едва машина выбралась на загородное шоссе, прикрыл глаза и дремал до самой Тополевки. Там пассажиры попили родниковой воды, потолкались на площадке, где бабы продавали еще горячую кукурузу из эмалированных ведер, прикрытых белой тряпицей, орехи, груши, яблоки, персики.

— Уродило в этом году? — спросил Михальченко у одной бабы.

— Уродило, покупайте.

Он купил десяток яблок, бросил их в пустую сумку…