Я ненавижу своих соседей, или Как выжить среди тварей

Продолжая вариться в безысходности, я всё глубже вникала в учёбу. Временное облегчение наступало лишь во время телефонных разговоров с мамой, просмотров увлекательных сериалов и чтением художественной литературы. И, конечно, благодаря «чутким и сопереживающим» звонкам Эдуарда Николаевича. В одном из таких он осведомился, заехали ли новые соседи. Услышав утвердительный ответ, испуганно спросил, не утащили ли они его засаленные кастрюли, пылесос-торпеду или измятые газеты, которыми оставалось только подтереться. В окончании беседы строго-настрого велел ни в коем случае не давать соседям пользоваться его полуживым холодильником.

Трёхдневное затишье. Сука, это странно.

Мальчик, энное количество килограммов, энные сантиметры в длину, назвали Никитой. К тому моменту соседи настолько вымотали мне нервы, что у меня не было ни единой крупицы желания что-либо выяснить про цветок их жизни. К обыденному шуму прибавился нескончаемый младенческий плачь. Дальнейшие дни и бессонные ночи тоже сил и здоровья не прибавляли.

Первосортным матом Александра была отблагодарена женщина, родившая ему сына пару недель назад. От таких матерных выражений уши скручивались не в трубочку, а митру епископа. Несмотря на наши очевидные разногласия и Ленины по-женски тонкие подставы, мне стало её жалко. Когда она вернулась из родильного дома не было ни цветов, ни воздушных шаров с надписью, вроде, «любимая, спасибо за сына», ни праздника, ни поздравлений, ни слов благодарности – ничего. Вместо этого она была названа такими словами, которые даже на улице красных фонарей постесняются упомянуть. А в довершении скандала бешенный бычара расхерачил входную дверь.

Я была в ужасе, сердце неистово колотилось. Я боялась даже нос высунуть в коридор, ведь под горячую руку жирного двухметрового мужика попадать не хотелось. Я впервые учуяла не только эмоциональную, но и физическую опасность, исходившую от мужеподобного недомерка, неконтролирующего свою агрессию. Тогда я уяснила одну вещь: самыми страшными были не грязь, и не ругань, и не истошные вопли, а моя беззащитность.

Глава II «Гордое одиночество»

«Одиночество – это состояние, о котором некому рассказать» – © Фаина Георгиевна Раневская

Почему именно в новогодние праздники одиночество ощущается столь остро? Может быть, дело в постных лицах горожан, лишённых предпраздничного настроения, или в скромно обставленной комнатке с видом на здание областного суда Грядской области, или в отсутствии нарядной ёлки, гирлянд и плакатов, которые могли бы украсить потрескавшиеся стены?

Новый год две тысячи шестнадцатого я встречала максимально отстойно. Посмотрела поздравления президента, предприняла попытку загадать желание под бой Курантов и выискивала в интернете сентиментальные фильмы, где все любимы и счастливы. На этом мой грустный праздник, в предыдущие года пестривший радостными эмоциями, суливший нечто волшебное и сказочное, закончился.

На новогодние каникулы домой я не поехала ввиду непомерно высоких цен на авиабилеты. Поездом ехать не захотела, так как дорога туда-обратно занимала шесть дней из девяти, отведённых под каникулы. У мамы приехать тоже возможности не было. Дружеских или приятельских отношений с одногруппниками не сложилось.

Традиционно разбросав по ванне лобковые волосы и соорудив Джомолунгму из немытой посуды, соседи уехали на уикенд к родственникам. Целых пять дней я дышала чистым незаперженным воздухом. Поначалу я даже боялась поверить в свалившееся счастье, так меня, попросту выражаясь, зашугали эти проклятые твари. Вернулись троглодиты в Сочельник, канун моего любимого праздника…на тот момент, по крайней мере. Благодаря их исключительному упрямству, этот светлый трогательный день, собственно, как и всё к чему они прикасались, оказался испорченным. Детский плачь, матерная ругань, скандалы, рыдания – эта схема повторялась вновь и вновь. И какая ночь была бы перед Рождеством без громких-прегромких звуков рвоты из забитых жратвой и самогоном желудков?

Год новый и бзики тоже новые: вместо того, чтобы, любя, успокаивать плачущего ребёнка, соседи, не сдерживаясь в выражениях, его передразнивали и затыкали.

– А-а-а, а-а-а! Сколько можно, а-а-а, заткнись, блядь, заткнись. Сука! Закрой, блядь, рот. На хуй всё!

Я знала, что этим высеркам место в психушке, но их агрессия по отношению к собственному чаду меня все равно удивила. Разве не сумасшествие передразнивать крохотного трёхмесячного ребёнка? Надеюсь, они его хотя бы не били.

Моё презренное одиночество решили скрасить мелкие угольно-чёрные букашки, выползавшие из стыков меж половицами. Они волокли крохотные комочки пыли, тёрлись лапками, носились друг за другом – в общем, делали все те затейные вещи, что престали клопам. Когда я мела веником по половицам, этих проворных кругляшей становилось заметно больше. Но они, бессовестно выдернутые из уютных тёмных щёлок, сразу же спешили ретироваться обратно.