Я невинность потерял в борделе

Недавний гражданин дряхлеющей Москвы,
О друг наш Лонгинов, покинувший — увы! —
Бассейной улицы приют уединенный,
И Невский, и Пассаж, и клуба кров священный,
Где Анненков, чужим напоенный вином,
Пред братцем весело виляет животом,
Где, не предчувствуя насмешливых куплетов,
Недолго процветал строптивый Арапетов,
Где, дерзок и красив, и низок, как лакей,
Глядится в зеркало Михаило Кочубей,
Где пред Авдулиным, играющим зубами,
Вращает Мухортов лазурными зрачками,
Где, о политике с азартом говоря,
Ты виртембергского пугал секретаря
И не давал ему в часы отдохновенья
Предаться сладкому труду пищеваренья. —
Ужель, о Лонгинов, ты бросил нас навек?
Любезнейший поэт и редкий человек!
Не ожидали мы такого небреженья.
Иль мало мы к тебе питали уваженья?
Иль полагаешь ты, что мы забыть могли
Того, кем Егунов был стерт с лица земли,
Кто немцев ел живьем, как истый сын России,
Хотинского предал его родной стихии,
Кто верно предсказал Мильгофера судьбу,
Кто сукиных сынов тревожил и в гробу,
Того, кто, наконец, — о подвиг незабвенный —
Поймал за жирный хвост весь причет наш священный?
Созданье дивное! Ни времени рука,
Ни зависть хитрая лаврового венка
С певца Пихатия до той поры не сдернет,
Пока последний поп в последний раз не пернет!
И что же! нет тебя меж нами, милый друг!
И даже — верить ли? — ты нынче свой досуг
Меж недостойными безумно убиваешь,
В купальне — без штанов — с утра ты заседаешь,
Кругом тебя сидят нагие шулера,
Пред вами водки штоф, селедка и икра.
Вы пьете, плещетесь и пьете вновь до рвоты!
Какие слышатся меж вами анекдоты!
Какой у вас идет постыдный разговор!
И если наконец вмешаешься ты в спор,
То подкрепляешь речь не доводом ученым,
А вынимаешь член и потрясаешь оным!
Какое зрелище! Но будущность твоя
Еще ужаснее… Так, вижу, вижу я:
В газетной комнате, за «Северной Пчелою»,
С разбухшим животом, с отвислою губою,
Среди обжорливых и вялых стариков,
Тупых политиков и битых игроков
Сидишь ты, то икнешь, то поглядишь сонливо…
«Эй, Вася! трубочку!» — проговоришь лениво,
И тычет в рот тебе он мокрым янтарем,
Не обтерев его прилично обшлагом.
Куря и нюхая, потея и вздыхая,
Вечерней трапезы уныло выжидая,
То в карты взглянешь ты задорным игрокам,
То Петербург ругнешь, за что не знаешь сам…
А там, за ужином, засядешь в колымагу —
И повлекут домой две клячи холостягу —
Домой, где всюду пыль, нечистота и мрак,
И ходит между книг хозяином прусак.
И счастие еще, когда не встретит грубо
Пришельца позднего из Английского клуба
Лихая бабища — ни девка, ни жена.
Что ж тут хорошего? Ужели не страшна,
О друг наш Лонгинов, такая перспектива?
Опомнись, возвратись! Разумно и счастливо
С тобою заживем, как прежде жили, мы.
Здесь бойко действуют кипучие умы:
-Прославлен Мухортов отыскиваньем торфа,
Из Вены выгнали барона Мейендорфа,
Милютина проект ту пользу произвел,
Что в дождь еще никто пролеток не нашел,
Языкова процесс отменно разыгрался:
Он без копейки был — без денежки остался.
Европе доказал известный Соллогуб,
Что стал он больше подл, хоть и не меньше глуп,
А Майков Аполлон, поэт с гнилой улыбкой,
Вконец оподлился — конечно, не ошибкой…
И Арапетов сам — сей штатский генерал,
Пред кем ты так смешно и странно трепетал,
Стихами едкими недавно пораженный,
Стоит, как тучный вол, обухом потрясенный,
И с прежней дерзостью над крутизной чела
Уж не вздымается тюльпан его хохла!