Я никогда и нигде не умру

19 февраля 1942 года, четверг, 2 часа пополудни. Сильнейшее впечатление сегодняшнего дня — большие, лиловые, замерзшие руки Яна Бола. Снова кто-то замучен до смерти. На сей раз это был тихий молодой человек из «Культуры»[33]. Помню, он играл на мандолине, встречался с одной милой девушкой, ставшей потом его женой, и у них родился ребенок. «Изверги», — сказал Ян в переполненном университетском коридоре. Они искалечили его. Как и Яна Ромейна, и Тилроя, и еще многих преподавателей — пожилых, слабых людей. В том самом месте, в Велюве, где раньше в гостеприимном пансионате они проводили летние каникулы, теперь их держат в насквозь продуваемых бараках. Они даже не смеют носить собственные пижамы, не смеют иметь при себе свои вещи, — рассказывала в университетском кафе Алейда Схот. Их хотят совершенно раздавить, довести до ощущения собственной неполноценности. Морально люди достаточно сильны, но здоровье у большинства из них подорвано. Говорят, Пос живет в монастыре в Харене и пишет книгу. Сегодня утром на лекции было так мрачно. Но был и просвет. Короткий, случайный разговор с Яном Болом на трамвайной остановке в холодном узком переулке Лангебрюг. «Что это в людях такое, что они стремятся к уничтожению других?» — с горечью спросил Ян. Я: «Люди, да, люди. Но подумай, ты ведь тоже один из них». И, вопреки моему ожиданию, он, упрямый, ворчливый Ян, он согласился. «И низость других в нас тоже есть», — продолжала я дальше. «Я не вижу, действительно не вижу никакого иного выхода, кроме как заглянуть в собственное нутро и с корнем вырвать из него все плохое. Я больше не верю в то, что мы сможем что-либо улучшить в этом мире, пока сами не станем лучше. Мне кажется, что единственный урок этой войны — это необходимость поиска зла в самом себе». Ян как никогда соглашался со мной, он был открытым и вместо своего обычного проповедования твердокаменных социальных теорий задавался вопросами. Он сказал: «Это так мелко, предавшись жажде мести, настраивать на это всю свою жизнь, что в результате ничего нам не даст». Мы стояли на холоде и ждали трамвая. Ян с его большими, лиловыми, замерзшими руками и зубной болью. И мы не декларировали никаких теорий. Наши учителя арестованы, друг Яна убит, и можно еще много чего добавить, но мы говорили друг другу: «Месть — это слишком мелко». Для сегодняшнего дня — это в самом деле просвет.

Сейчас немного поспать, а потом заняться подругой Рильке[34]. Все продолжается, почему нет! Нужно было бы регулярней писать в этой тетради, но не хватает времени.

25 февраля [1942], среда. Сейчас 7.30 утра. Я подстригла ногти, выпила чашку настоящего какао и съела ломоть хлеба с медом, все это, так сказать, с воодушевлением. Наугад открыла Библию, но в этот момент она не дала мне никакого ответа. Собственно говоря, это и неплохо, поскольку нет никаких вопросов, а только большая вера и благодарность за то, что жизнь прекрасна. И посему этот момент можно считать историческим: не потому, что именно сейчас я должна идти с S. в гестапо, а потому, что, несмотря на этот факт, нахожу жизнь прекрасной.

27 февраля [1942], пятница, 10 часов утра. Человек сам создает свою судьбу. Это высказывание кажется мне поверхностным. Но вот как внутренне к этой судьбе относиться, человек действительно решает сам. Нельзя постичь чужую жизнь, зная только о ее внешних проявлениях. Чтобы познать жизнь другого человека, надо знать его мечты, его отношение к близким, его настроения и его разочарования, его болезнь и его смерть.