Я никогда не обещала тебе сад из роз

Незнакомец вышел. От вынужденной неподвижности у нее заныли все суставы, но ее окружала реальность. Как ни странно, ей удалось без мучений подняться из глубин.

Казалось, санитарки не приходили очень долго. Пока ее высвобождали, она изучала конструкцию своего кокона. Под шеей лежал пузырь со льдом, в ногах — грелка. Система пут состояла из простыней — получилось подобие мумии. Поверх простыней все тело — грудь, живот, колени — туго стягивали три холщовые ленты, широкие и длинные, пропущенные под сеткой кровати. Четвертой лентой, которая крепилась за прутья в изножье, были связаны лодыжки. Большие простыни плотно облегали туловище, из них три были замотаны внахлест, как мокрые белые листья, а одна, внутренняя, фиксировала руки.

Когда Дебора встала, она почувствовала слабость и едва переставляла ноги, но ее мирское «я» окрепло. Полностью одевшись, она вернулась к своей койке, чтобы прилечь. Нетайная несупруга отрекшегося короля Англии проявила сочувствие.

— Бедненькая шлюшка, — сказала она. — Я видела, как тебя покарали за отказ переспать с этим лекарем! Тебя связали, да так, что ты не могла пошевелиться, а потом явился он и совершил над тобой насилие.

— Вот счастье-то привалило, — язвительно отозвалась Дебора.

— Не лги мне! Я — нетайная несупруга Отрекшегося Короля Англии! — вскричала Жена.

К ней стекались ее призраки, и она занимала их беседой, изображая светскую учтивость и позвякивание фарфоровых чашек. Из вежливости она представила гостям Дебору, у которой только-только стали бледнеть рубцы от складок простыней:

— А это юная потаскушка, я вам о ней рассказывала.

Глава восьмая

— «Надзорное»… что бы это значило? — недоумевала Эстер Блау, снова и снова изучая выписку.

У нее сохранялась надежда, что это слово вдруг изменится или рядом с ним возникнет какое-нибудь уточняющее слово, которое преобразит сообщение в желанную весть. Присланная в очередной раз выписка, скупая и обезличенная, настраивала на терпеливое ожидание, но излагала совершенно недвусмысленные факты, и внизу стояла подпись другого врача: заведующего надзорным отделением. Не откладывая в долгий ящик, Эстер направила в больницу запрос и вскоре получила ответ: в настоящее время посещение нецелесообразно.

В страхе, близком к паническому, Эстер написала доктору Фрид. Нельзя ли все же приехать — не для того, чтобы повидать дочку, коль скоро в больнице это считают нецелесообразным, а чтобы проконсультироваться с врачами насчет этих перемен. В ответе, который тоже настраивал на терпеливое ожидание, сквозила попытка честного человека обнадежить родных пациентки. Конечно, если родители сочтут свой приезд необходимым, свидание с дочерью им разрешат, но этот кажущийся срыв сам по себе не дает оснований для тревоги.

Эстер бросило в дрожь, когда она вспомнила, какие вопли доносились из того высокого здания с двойными решетками. Раз за разом перечитывая письмо, она обнаружила в нем, как в тайном донесении, мельчайшие крупицы скрытого смысла. Ни она сама, ни Джейкоб не должны допускать, чтобы их страхи препятствовали лечению дочери. Пусть наберутся терпения и ждут. Без лишней суеты она положила письмо к остальным. И больше к нему не возвращалась.

— Надо разобраться, нет ли здесь определенной модели поведения… — сказала доктор Фрид. — Стоит тебе раскрыть нам очередной секрет, как ты начинаешь метаться в поисках убежища и бросаешься в свой тайный мир. В какой-то Ир.

— Вы крадете мои рифмы, — указала ей Дебора, и обе они посмеялись.

— Что ж, расскажи мне, каков ритм этих твоих неприятностей.

Она пристально наблюдала за пациенткой, стремясь понять, что это за мир, который прежде служил девочке укрытием, но вдруг сделался серым, а теперь и вовсе превратился в тиранию, где она днями напролет вынуждена угождать местным властителям.

— Как-то раз… — начала Дебора. — Как-то раз иду я домой из школы, ко мне подходит Лактамеон и объявляет: «Три Перемены с их Зеркалами, а потом — Смерть». Говорил он по-ирски, а в этом языке словом «смерть» обозначается и кое-что другое: сон, безумие и даже само Жерло. Не знаю, что именно было у него на уме. Первая перемена мне понятна: это поездка домой из больницы, якобы после удаления опухоли. Зеркалом этой перемены стал сломанный цветок, который я увидела через много лет. Вторая перемена — это мои унижения в лагере, а зеркало — случай в машине, когда мне было лет четырнадцать. Третья — переезд в город, а зеркало, согласно предсказанию, — то, что привело к осуществлению пророчества. То ли вскрытие вен, то ли возвращение домой — не знаю, но это и была та смерть, которую предсказал Лактамеон.

— Две перемены обнаружились еще до того, как их предсказал бог, или кто он там, правильно я понимаю?

— Но третья — после, и все зеркала — тоже. — И Дебора завела рассказ про сплетение пророчества и судьбы, которое и составляло ткань ее потаенного мира.