Я обещаю тебе свободу

Бармен Джеф, мой непосредственный подчиненный, тщедушный блондинчик, суетливый и при этом брызжущий оптимизмом, под звуки регги протирал барную стойку. На грифельной доске красовалась надпись.

— Привет, Джеф!

— Привет, Сибилла!

— Знаешь, я не уверена, что эта шутка насмешит клиентов…

— Сибилла… не будь такой зудилой…

В Джефе удивительным образом сочетались две особенности: он умел расположить к себе клиентов и сделать отличную выручку, но его низкопробные шуточки бросали тень на репутацию заведения.

К тому же он не особо следил за чистотой и часто не замечал, что стойка заставлена грязными стаканами. А если в это время находился любитель послушать сальности, то про других посетителей и их заказы Джеф начисто забывал.

Я никак не могла с этим справиться. Всякий раз, когда я собиралась с духом и поднимала этот вопрос, он яростно защищался, быстро переходя в контрнаступление и забрасывая меня псевдологичными аргументами. Я терялась, не знала, как парировать, и, только вернувшись в свой кабинет, находила ответ. Джеф не лез за словом в карман, а вот о себе я такого сказать не могла.

Я толкнула дверь в кухню и в облаке ароматного пара увидела Родриго. Он сосредоточенно резал мясо.

— Здравствуй, Родриго.

— Здравствуй, Сибилла.

Это был наш шеф-повар, сорокалетний тип с черными, слегка растрепанными волосами, грустными, как у спаниеля, глазами и обязательным для его профессии брюшком. Невероятно чувствительный шеф-повар, который часто не справлялся с ураганом эмоций. В своих блюдах он умел сочетать несочетаемое, но его шедевры порой так долго готовились, что посетители часами сидели голодными… За своей ранимостью Родриго прятался от моих робких попыток поторопить его. Любой намек на время, даже самый тактичный, задевал его за живое. Он становился мрачнее тучи, принимал вид непризнанного художника и с горечью в голосе заявлял, что я не ценю его и считаю ничтожеством. В этот момент скорость работы падала практически до нуля: что такое заказанное посетителем блюдо по сравнению с переживаемой прямо сейчас драмой?

И если уникальность блюд как-то компенсировала особенности Родриго, то уникальность названий только подливала масла в огонь. «Грустный гратен» и «Тоскливый тартар» звучали не очень аппетитно, а «Влажное воскресенье» или «Печальный понедельник» еще и совершенно непонятно.

Хуже всего дело обстояло со свадьбами. Радость молодоженов была тяжелым испытанием для разведенного мужчины с разбитым сердцем. Однажды я набралась храбрости и пришла обсудить название закуски.

— Может, поменять «Сладкую иллюзию» на что-нибудь повеселее?

— А разве это звучит грустно?

— Ну, учитывая, что на десерт будет «Черное зеркало», получается неоднозначно… Пойми, у них праздник, они хотят вкусно поесть и хорошо провести время.

— И что прикажешь готовить? «Развеселого теленка»?

Он презрительно пожал плечами и с видом философа заявил, что настоящее счастье таится в глубинах меланхолии, а не в легкомысленном веселье. Потом он погрузился в такое красноречивое молчание, что мне пришлось уйти несолоно хлебавши. Больше я не осмеливалась поднимать эту тему.

Сегодня Родриго явно был в хорошем настроении. Мне захотелось немного поболтать и показать, как я ценю его работу.

— Мм, как вкусно пахнет сегодня! Что за сногсшибательное блюдо ты готовишь?

Густые брови нахмурились, из-под них метнулся обиженный взгляд.

— А вчера пахло невкусно?

— Конечно вкусно! Просто восхитительно!

Мне расхотелось разговаривать, и я выскользнула из кухни. Даже в комплиментах он умудрялся найти повод для обиды. Он был безнадежен, и все же каждый день я пыталась завести беседу, хотя знала, что молчание — лучшая тактика. Несмотря на эти неудачи, искренность Родриго меня подкупала. В то время как я из кожи вон лезла, пытаясь найти к каждому свой подход, он оставался собой и не скрывал своих чувств.

— Здравствуй, Корантен.

— Здравствуйте, мадам Ширдун.

Корантену было около тридцати. Он родился и вырос в Бретани, а потом каким-то ветром его оторвало от родины и занесло в Лион. Невысокий, с маленькими карими глазами и темными волосами, он работал официантом на полную ставку и был единственным в команде, кто обращался ко мне на «вы». Из уважения. Но не ко мне, а к негласным правилам и формальностям. Так же трепетно он относился к работе, особенно к той ее части, которая касалась аккуратно сложенных салфеток и идеально разложенных приборов. Скорость обслуживания, к сожалению, не входила в «список чести». Даже если в ресторане был аврал, он, проходя мимо накрытого стола, не мог удержаться от того, чтобы поправить неровно лежащую вилку. Хорошо, что меня это не касалось, — его начальницей была Катель.