Я оглянулся посмотреть

Солдаты мы были еще те, но, находясь в расположении какой-нибудь воинской части, были вынуждены хотя бы для блезиру соблюдать устав. Прибыв в часть, мы, как положено, строились у контрольнопропускного пункта и шагали до клуба строем, чеканя шаг — раз, два, три, а на счет четыре дружно подпрыгивали. Это у нас называлось — «апиповский шаг». Очевидцы сначала ничего не могли понять, а когда до них доходило, мы были уже далеко. Впрочем, местное начальство старалось с нами не связываться. Хотя мы числились рядовыми, но принадлежали к политуправлению, а это слово было магическим для военных.

Как-то с Колей, прогуливаясь перед концертом по городу Луге, мы не отдали честь какому-то прапорщику. Он решил нас построить, стал орать, повел на гауптвахту. Мы беспрекословно подчинились старшему по званию. На губе сдали ремни, шапки, но когда нас уже собирались запереть в кутузку, объяснили, что через сорок пять минут начинается репетиция, а потом концерт в Доме офицеров, где будет все местное военное начальство, и если нас не выпустят, концерт не состоится. Нам тут же вернули ремни, шапки и пожелали хорошо выступить.

Концертную бригаду эксплуатировали по полной. Иногда в неделю приходилось давать по десять концертов, у нас уже рябило в глазах от однообразия. Территории с одинаково выкрашенными кирпичами и плакатами, одинаковые красные уголки с войсковым знаменем и бюстом Ленина. Разнообразие вносили только времена года.

Однажды в отдаленной части мы неожиданно обнаружили аптеку с богатым ассортиментом. На самом видном месте в витрине красовались презервативы.

Непривычное изделие № 2, посыпанное тальком по 4 копейки штука, а подобное западным, обработанное силиконом, к тому же со штампом «проверено электроникой». Вся наша концертная бригада тут же выстроилась к окошечку.

Девушка-провизор была не готова к такому наплыву покупателей, тем более к такому интересу к одному наименованию.

— Вам тоже изделие? — интересовалась она, краснея все больше и больше.

Осчастливленные покупкой, мы отправились загорать на стадион. Туда же пришла группа детского сада с молодой воспитательницей. Фома не утерпел:

— Пойду, познакомлюсь.

— Накинь что-нибудь, — посоветовал кто-то вслед.

— Накинь «проверено электроникой», — уточнил другой.

Тихие армейские радости.

Обычно, приезжая в часть, мы едва успевали осмотреться и начинали выступление. После концерта нам предоставляли помещение и забывали о нас. Тогда мы могли расслабиться, приготовить еду и спокойно поесть. Иногда нам выдавали талоны на питание, но чаще — сухой паек или смешные суточные, — поэтому мы запасались консервами «Завтрак туриста», «Цыпленок с овощами», кашей в брикетах, картофельным пюре в порошке.

При любой возможности мы с Фомой писали песни.

«Арина-балерина» родилась в летной части под Череповцом. Нас поселили в казарму, где в окнах не было стекол, их заткнули матрацами, но все равно было очень холодно, на улице — минус двадцать. В туалете стоял влажный холодный пар. Лампочка, как азбука Морзе, то гасла, то вновь загоралась.

Нам выдали по два матраца, но это не спасало. Кто-то спал в шинели. А мы с Фомой писали песню. К рассвету текст был готов:

Когда луна наденет свой ночной колпак, Когда внезапно я пойму, что все не так, Когда растает дым последних сигарет, Когда в карманах денег нет, Когда плевать на этикет,

Когда закат уступит место фонарям,
Когда мосты дадут дорогу кораблям,
Когда мне станет все равно, Что, может, вы с другим давно, Я постучу, и вы откроете окно…

А под Архангельском сочинили:

Пусть нас ждут холода, Огонь и вода, Мы живы порой Надеждой одной.

Что, если беда,

То легче, когда

Ты рядом со мной, я рядом с тобой.

Как будто пустяк,

Но пусть будет так всегда.

Мы жили бок о бок, поэтому остальные ребята тоже были при деле, помогали, чем могли.

После слов «я рядом с тобой» просились еще какие-то слова, но нас заклинило. Промучившись с Фомой какое-то время, мы бросили клич в народ. Была уже ночь. С Васькой и Колей мы бродили вокруг казармы, повторяя незаконченную строку, в поисках рифмы для слова «так». И вдруг одновременно сказали:

— Как будто пустяк.

И в это время к нам бежит Антоша Гетман и тоже кричит:

— Пустяк!

Так что про армейское братство я знаю не понаслышке. Вася Соловьев запирал нас в казарме, создавая условия для творчества.

Ребята предложили помочь, когда мы записывали в Доме радио «Последний час декабря». Олешев сделал аранжировку, Клычков собрал скрипачей, и мы играли со струнным квартетом.

В общей казарме нас помещали редко, и правильно делали, тут могли быть жертвы. Как-то бригада выступала в ракетной части под Архангельском. Не помню, в котором часу после концерта мы пробрались в казарму, где спали солдаты, но помню, что я проснулся от нечеловечески громкого приказа:

— Рота, подъем!

Было шесть утра. Местные ребята тут же повскакивали и начали одеваться. Наши продолжали лежать.

— Рота, подъем! — звучит еще приказ.