Я, они и тьма

Сокровенное желание, которое сбылось так, как она и мечтать не смела. Мечта о другой жизни, о других людях, о мире, где все и всегда свободны, оказалась реальностью.

Девушка рассмеялась. Соседки по палате посмотрели на нее с недоумением, но Йоле было все равно. Она была счастлива, впервые за долгие годы, полные мучений и страданий.

Счастлива и свободна!

***

Я валялась на кровати, раскинув ноги и руки. Открыла глаза и пялилась в каменный потолок. А в голове маршировали сотни, нет, тысячи образов – незнакомых, странных и вместе с тем – понятных.

Йола, дочь ткачихи. Отец неизвестен. Мать умерла, когда ей было восемь лет. Ни семьи, ни родственников. После – школа рабов: счет, грамота, чтение, музыкальные инструменты. Кухня, сад, огород – работа, работа.

Я безжалостно отсекала чужие эмоции, страшные события, не позволяя развернуться им в моей голове, но порой сдавалась, и тогда, прикрывая глаза, плакала. Вот как сейчас.

Йолу продавали. Но это сейчас не ее, а меня вывели во двор школы рабов. Это я стояла заплаканная, дрожала, страшась продажи. Тоненькая белая веревка на лодыжке была перерезана, и вместо нее через пару секунд оказалась золотая. Но эти пара секунд… Сладкие, но такие короткие секунды свободы! Золотая рабская цепочка… Тем, у кого медная – не повезло еще больше, и мне было их жаль. Они отправятся подальше от столицы и будут тяжело трудиться на черновой трудной работе. Ассоя, Малета – прощайте…

Это я, сдерживая слезы, стояла на огромной торговой площади с такими же несчастными. Мне бы хотелось убежать прочь из этого города, от этих людей. Прыгнуть в общественный мобиль, отправиться в Жасминовый лес или на Григоево плато – картинки этих мест из книжек намертво вбились в память. Но я – рабыня. Я не могу мыслить о свободе, и я никогда не смогу выбирать.

Даже хозяина, который насиловал меня последние несколько лет…

Я снова отогнала от себя эмоции, усилием воли заставив мозг обрабатывать только факты. Как с цифрами, как с данными – считай, сбивай в единое, не отвлекайся.

Почему золотая цепочка? Чем плоха медная? Что это значит? Ага, вот оно! Всего цепочек было пять – тканная, для временных рабов, медная – для тех, кому не давались науки, но хорошо удавалось работать руками. Серебряная – для мастериц и мастеров, которые могли ткать, прясть, лить стекло, работать с металлами. Таких охотно брали в услужение на мануфактуры, и хозяин такого места ими не распоряжался, ему было обычно некогда. Серебряные – самые свободные. Золотые, как я, – ценные: умеют вести хозяйство, сносно работают руками, прекрасно понимают грамоту и даже сильны в науках. Есть еще золотые цепочки с драгоценным камнем, но из своей школы Йола знала всего одну. Девушку очень берегли – она была необычайно красивой. Что с ней сталось и куда такие отправляются – я предпочла об этом не думать.

Меня и так трясло. Рабство, черт возьми! Самое настоящее!

А кто мой хозяин?

Едва я об этом подумала, как в горле снова встал отвратительный ком. Йола что, всегда так на него реагировала? Неудивительно, что девочка пыталась покончить с собой. Как ты в себе силы жить-то находила?

Едва я проявила сочувствие, как в мозг хлынула новая информация, утягивая меня в чужую память все глубже и глубже. Как кадры, мелькали картинки: пренебрежение, первое насилие, первая попытка суицида и неожиданное осознание: если убью себя, то будет плохо, очень плохо. И страх, но страх не за себя – за других.

Почему? Кому плохо? Откуда это?

Но память, до этого выдавшая на каждый мой вопрос картинку чужой жизни, пугливо отступила.

Я встала с кровати, подошла к небольшому зеркалу у столика. Ну, Йола, давай знакомиться.

***

Миленькая – это первое, что пришло в голову. Очень миленькая, миниатюрная. Эдакая куколка. Узкие, но аккуратные маленькие губки, ямочки на щеках, беленькие зубки, зеленые глаза, опушенные темными ресницами. Волосы русые, длинные, сбились в колтун, но были дивной красоты и густоты. Я приподняла прядь, присвистнула – тяжелые.

Провела ладонями по лицу, отгоняя прочь непривычное до неприятия ощущение. Когда на протяжении тридцати с лишним лет касаешься своего лица, свыкаешься с ним. А сейчас я словно трогала чужое лицо, при этом ощущая свои прикосновения. Как странно!

Я зависла перед своим отражением и, видимо, ослабила бдительность. Неожиданно я так стала ненавидеть свое (чужое) лицо, что отпрянула. Окинула взглядом тело, скривилась. Вот это ненависть к себе! Девочка, да как же ты с этим жила?!

С трудом закрывшись и сосредоточившись, продолжила изучение. Ни ран, ни шрамов – значит, не били. Пара синяков на бедрах и спине заставили меня снова скривиться. Видимо, следы насилия.