Я останавливаю время

Глядя друг на друга, мы хохотали, не узнавая, кто есть кто, а кругом бушевало, как море, пламя, освещая наши перепачканные сажей лица, и со стороны могло показаться, что мы все сошли с ума — в такой трагический час хохотать действительно могли лишь полные идиоты. Смех наш, конечно, был разрядкой нервного потрясения. И скоро он сменился тревогой. Рядом, через улицу, все было в огне.

Вернувшись в номер, мы застали Васю сидящим в шинели у открытого окна — он грелся от жара горящего дома напротив. Сыграли отбой, и все кинулись закрывать окна. Не помогли закрытые окна от шума и треска огня. Все это до боли напоминало мне Севастополь, и сердце затосковало, заныло, просясь обратно домой, в Севастополь. Наша гостиница была маленьким островком среди бушующего моря огня. От жара со звоном лопались уцелевшие от взрывной волны стекла. Стены и крышу нашего «Интуриста» беспрерывно поливали из пожарных шлангов. Всю ночь до утра шла отчаянная борьба с огнем. А фашисты, пользуясь световым ориентиром, несколько раз возвращались и бомбили город тяжелыми фугасами.

Женщины с детьми метались между горящими домами. От яркого пламени пожарищ было так светло, что мы решились снимать… Мы снимали, как английские и американские моряки самоотверженно, не щадя себя, помогали населению в этом страшном бедствии. Они смело бросались в самое пекло и с риском для жизни спасали детей и стариков из охваченных пламенем зданий.

— Ах, жаль, темно здесь, смотри, вот молодец, ну и парень! — сетовал и восторгался Халушаков.

Долговязый, симпатичный матрос с рыжей, как пожар, шевелюрой, спокойно вышел из парадного горящего дома с двумя маленькими детьми на руках. Можно было подумать, что он вышел на прогулку — так нежно, по-матерински успокаивая их на своем языке, он шел, не замечая, как горела его синяя матросская роба.

— Так ведь никакой актер не сыграет, вот досада! Света бы сюда хоть немного! — горевал Коля, держа в руках камеру.

Из толпы выбежала мать. Она бросилась к матросу, схватив детей, и убедившись, что они в порядке, начала целовать парню руки, голову.

— Спасибо, миленький! Родненький ты мой! И откуда ты, хороший!.. — Женщина плакала от счастья.

Красный, смущенный моряк говорил что-то по-английски, но видя что его не понимают, показал на плачущих детей пальцем и снова бросился в огонь. В момент, когда начала рушиться кровля, он выскочил дымящийся, держа в руках большой белый сверток.

— Ну, слава богу! Вот черт какой, сколько времени держал всех на взводе, — со вздохом облегчения сказал Халушаков.

Вздох облегчения был общим. Но как велико было удивление всей толпы и самого матроса, когда из открытого свертка показалась большая кукла. Дети получили куклу, перестали плакать, а моряк ринулся дальше помогать людям.

Деревянный Архангельск превратился в сплошной костер. Стало светло, как днем, жарко, как в Африке.

Мое внимание привлек дом профсоюза моряков. На нем во весь фасад висел огромный портрет Сталина. Из окружавших его окон языки пламени со всех сторон набросились на его лицо. Оно, как живое, к моему ужасу, от страшной боли в судорогах стало, наморщив лоб и брови, коробиться, а рот из-под охваченных пламенем усов взывал о помощи. Я стоял, как завороженный с камерой в руках, не имея сил оторвать взгляда от происходящего. Неужели с ним может произойти… Нет… Нет! Даже думать не надо…

А самолеты больше не появились. Словно их главной целью был не город, не порт, не корабли, не дома, — а этот огромный портрет, который так долго держался в стороне от огня, и так мгновенно сгорел, как только огонь добрался до него…

РОЖДЕСТВО В ВЕСТМИНСТЕРЕ

Лондон, зима 1942 года

Не дай мне Бог сойти с ума…

А. С. Пушкин

Мы проснулись, когда в иллюминатор ласкался рассвет. Наш пароход «Тбилиси», на котором мы с оператором Халушаковым шли из Архангельска в Лондон, шел медленно, казалось, даже стоял на месте. Тонко пищала наверху морзянка.

— Когда же он спит?.. — начал, зевая, Халушаков и вдруг крикнул в тревоге: — Смотри! Скорее, скорее! Что это?

В открытую дверь было видно, как мимо нас проплыла торчащая из воды мачта, ее верхушка. Мы так быстро не одевались даже по тревоге. Схватили камеры и выскочили из каюты. Было серо. Солнце еще не показалось, и света для съемок не хватало…

— Что это? Идем, как через кладбище — кресты, кресты…

Халушахов стоял рядом у фальшборта с камерой наготове в таком же недоумении, как и я. Слева и справа по борту проплывали покосившиеся кресты мачт лежащих на дне потопленных кораблей. Мой друг снимал и приговаривал:

— Бог мой! Сколько их тут!

Передо мной невольно возникла «Червона Украина», лежащая на дне у Графской пристани. Так же торчали из воды покосившиеся кресты мачт, и так же грустно стонали на них чайки…

Чем ближе мы подходили к Темзе, тем сильнее накатывала тяжелая канонада. Воздух сотрясался от глухих залпов крупнокалиберной береговой артиллерии из Англии, и ответной — из Франции.

— Дуэль через пролив? Чертовски интересно! Но как снимать?