Я останусь, если хочешь

– Оставайся сколько хочешь. – Он одернул на коленях спортивные штаны и опустился на потемневший пенек. – Если во двор не пустят, не проси, сюда беги. – Положил локти на тощие коленки, и она зашагала к деревне, потом обернулась, помахала рукой, улыбнулась:

– Я быстро.

Быстро не получалось. Идти было трудно – шлепанцы все время увязали в песке. Надя сняла их и оставила под кустом. Вот кладбище, лагерь, только детей в нем нет, везде замки висят. На улице, вдалеке на скамейке у забора, бабки сидят и смотрят в ее сторону, собаки бегают, хвостами машут. Жарко. Проходя мимо лагеря, она почувствовала запах речной воды, повертела головой, но речку за густым кустарником и одноэтажными корпусами не увидела. Дом деда сразу за лагерем. Из белого кирпича. Приближаясь осторожно, как кошка, она смотрела на окна за невысоким забором. На одном, крайнем справа, не было гардины. Значит, в той комнате голо и неуютно. Прижимая руку к колотящемуся сердцу, она подошла к калитке выше ее роста и постучала.

– Кто? – спросил неприветливый женский голос.

– Надя. – Она отошла от калитки. Может, убежать?

Бежать было поздно – калитка отворилась, и Надя увидела высоченную женщину необъятных размеров.

– Ну? – спросила та.

– Я Надя, пришла к дедушке Саше и бабушке Антосе.

Женщина повернулась к дому и крикнула:

– Мама, к вам Надька Иркина пришла.

А Надьке уже очень хотелось назад, к Валерке. Стоит она, с ноги на ногу переминается, головой вертит по сторонам – не из любопытства, а от растерянности. Заглядывает во двор и вдруг вспоминает, как приходила сюда с мамой. Это было давно. Мама сказала, что они пойдут к дедушке и бабушке, и Надя оделась в самое красивое, а мама рассердилась и напялила на нее самое старое и короткое. Надя расплакалась – она в таком виде идти не хотела, а мама ее ударила и сама надела резиновые сапоги, потертое стеганое пальто, из которого во все стороны торчали нитки, – в нем мама была похожа на огромную лохматую гусеницу. Платки она не носила, но тут какой-то жуткий платок надела и под подбородком узлом завязала. Тихий ужас. Они шли пешком два часа в кромешной тьме через лес, шли очень долго. Дедушка и бабушка очень удивились, а потом мама с бабушкой сильно ругались и мама кричала, что отец все деньги пропивает…

– Мама, слышите, Надька пришла! – Лицо женщины краснеет от натуги, в этот момент открывается дверь и на большое крыльцо высыпают четверо детей и двое мужчин. Останавливаются и молча смотрят на Надю.

Надя шарит глазами по лицам – вдруг среди них папа, – а сама стоит навытяжку, будто урок у доски отвечает.

Лица ничего не выражают. Из-за дома выходит женщина, похожая на необъятную лицом и фигурой, а с ней еще двое совсем маленьких детей.

– Ну, тебе чего? – слышит Надя скрипучий голос, и в дверном проеме появляется старуха с жестким неподвижным лицом, будто вырезанным из камня.

– Здравствуйте, бабушка. – Надя улыбается во весь рот, сердечко стучит. Несмотря на холодность приема, она все еще надеется, что сейчас будут объятия, восхищение ее косой, зажимом для волос (это ее самый красивый зажим), хорошо выглаженным сарафаном. – Вот, мама вам передала. – И протягивает пакет.

Антося заглянула в пакет, завязала его ручки узлом и села на скамейку у крыльца. Пакет рядом положила.

– Чего это Ирина расщедрилась? – спрашивает с насмешкой. – Как она там со своим зэком?

Надя топчется на месте, не знает, что ответить, потому что вопрос ей не нравится.

– Чего молчишь? – бабка хмурится. – Говори, чего надо?

– Я дедушку пришла проведать.

Бабка свела руки на большом животе:

– Нечего его проведывать, он больной. Его нельзя трогать. – Она щурится на георгины.

Из дома вышел мужчина с большим животом, висящим поверх армейских брюк, ничего не сказал, пошел куда-то, наверное в уборную, вернулся, спросил у детей: «На речку хотите?» Те загомонили, схватили с забора пестрые спасательные круги и с радостными криками умчались на улицу.

– Замолчите, окаянные! – крикнула бабка, но те уже поднимали пыль возле лагеря.

Взрослые разбрелись кто в дом, кто в огород. В тягостном молчании прошло неизвестно сколько времени – минута, пять. Прервано оно было появлением худой женщины. Она вышла из сарая и спросила у бабки, во что траву собирать, а то все корзины заняты.

– Прямо-таки все! – буркнула Антося, встала и, тяжело ступая, будто каждым шагом вбивала в землю по гвоздю, направилась к сараю.

– Передайте дедушке, что я приходила, – сказала Надя, шаря глазами по огороду, сараю, окнам. Деда нигде не было.

– Передам, – бросила бабка через плечо и скрылась в сарае.