Я отвечаю за свою страну

Аккуратно, двумя пальцами — большим и указательным, приподнял бутылку на свет, посмотрел. Так же тщательно осмотрел недоеденный пряник и пустой спичечный коробок. Затем в присутствии понятых оформил протокол, старательно запаковал все в картонную коробку из-под ботинок, увязал бечевкой. Через полчаса из пункта охраны порядка докладывал по телефону Журавлеву о находках.

— Так, так, — оживился тот. — Кое-что есть. Завтра жди Андреева. Пришлю за пакетом. Побыстрей надо на экспертизу все отправить.

— Юрий Степанович, от коробка соляркой здорово несет.

— Вот видишь. Все проверять надо, времени не теряйте. Ты вот что… До обеда с Андреевым разберись и потом свяжись с Кузнецовым. Я ему скажу, чтобы всех судимых проверил и тебе сообщил.

Утро выдалось холодным и ветреным. Казалось, над землей носился не один, а несколько ветров. По оголенным рощицам и заборьевским садам, по выгонам крутились, сталкивались друг с другом осенние вихорьки. Они порывисто, с кочевничьим свистом влетали в кроны деревьев, трясли, гнули, теребили ветви, осыпая землю последними монетками покрытых крапинками листьев.

Преодолевая сопротивление ветра, его неожиданные финты и толчки, Федорков трижды пробежал по освоенному маршруту. На занятия с гантелями и гирями времени уже не оставалось. Надо было позавтракать и торопиться на оперативку. Попутно Павел наметил заехать к дому Пырсиковой, узнать у Зинули, кто из сельчан купил что-нибудь дорогостоящее.

— Чего приспичило ни свет ни заря, ненаглядный ты мой? — заверещала она, увидев Федоркова. — Делал ли кто из нашего села дорогостоящие покупки? Нинка Матренкина трюмо купила, Голощековы — диван. Оксана Малашук — отрез кримпленовый…

— Да подожди ты, застрекотала. Какие же это дорогостоящие?

— Ух ты… чего ж в нашей потребиловке на тыщу купишь?

— Ну, не в нашей. Я ж говорю вообще… из жителей села кто приличную сумму затратил?

— А-а, вон вы про что… Пустое это дело. Не с той стороны, Павел Федорович, вы с Журавлевым заходите. Ты все гадаешь, какой ухарь выручку взял. Да разве он чокнутый, чтоб сразу тратить их прямо там, где живет. Иль воры дорогу в сберкассы не знают?

Ничего не прояснилось с кражей. Пасмурно было на душе. И день с утра был пасмурный. Вот она, полоса неудач. Когда Федорков ставил мотоцикл на место, окинул взором двор, но почему-то не обнаружил гантелей на месте.

— А куда мои гантели подевались, Лукинична?

— Да Семка, чертенок, опять тут крутился. Он их брал раза два. Я его уж стропалила — не бери без спросу. Попользовался — положи на место. Опять, должно, уволок. Озорной мальчонок растет. Какая из него детинка образуется, одному богу известно. Безотцовщина.

— А чего Семка-то не на уроках?

— Кто его знает. Появляется он на них, как ясный месяц…

— Ну, хорошо, Лукинична. Я принесу гантели, а ты крепкого чайку завари.

Минут через двадцать Федорков направился к дому Нюшки Полуниной, который виднелся сквозь оголенные ветлы в проулке, усадеб через шесть от дома Лукиничны.

Нюшка нажила рыжего Семку по вольготному делу. Подросток рос на улице, по характеру — оторви да брось, учиться не хотел. Тянули его из класса в класс педагоги силком, застревал раза два на второй год. Семка любил в школе только два предмета — рисование и историю. По остальным выше троек оценок не получал.

У Павла с Семкой дружба. Он его пытался наставить на путь истинный, но чересчур уж запущенный отрок. А ведь способный, сметливый, до ПТУ бы дотянуть…

В красных резиновых женских сапогах с кисточками-помпончиками на голенищах, в материнской же замурзанной куртке-болонье, Семка крутил рыжей непокрытой головой, целился из лука в какую-то фигуру на большом листе бумаги, прикрепленном на двери сарая. Лук у Семки был сделан, видно, из гибкого и упругого стебля черноклена, синхронно пружинил с натянутой тетивой. Пущенная Семкой стрела летела точно в цель, но крутил порывами ветер — и стрелу относило.

— Правей бери! Правей!

Павел заторопился, его охватило мальчишеское чувство свободы, азарта, отголоски ушедшего детства.

Семка обернулся и сказал шепелявым голосом:

— За гантелями? Я верну… дядя Пас. Первый раз, сто ль? Тебя же не было, дядя Пас…

— А Лукинична?

— Она не разресает, дядя Пас…

— Не зови меня дядей Пашей. Я как учил? По уставу зови — товарищ лейтенант. А ну-ка, посмотрим, в кого это ты стреляешь, Семка! Ага, мишень из клубной афиши сделал?

— Пиночета расстреливаю, — шмыгнул носом Семка.

— Пиночета? — переспросил Федорков, приближаясь к сараю. — Ну-ка, ну-ка. А почему ты не на уроках?

— Отпустили. У Нин Иванны бюллетень…

Подходя ближе, Федорков все больше различал нарисованную броскими штрихами фигуру человека в мундире, с узким лицом, в пенсне, в галифе и офицерских сапогах. На голове генеральская фуражка с высокой тульей. И впрямь на Пиночета похож. Способный Семка.