Я отвечаю за все

Так, ничего не зная, поднялся он в кабинет грубияна Золотухина, который от нравственной брезгливости и, наверное, безотчетно чувствуя то же самое, что и устименковские сотоварищи и сослуживцы, все связанное со Степановым отрубил начисто и только нашел нужным сказать Владимиру Афанасьевичу, что Евгений Родионович с работы снят, заведование его вакантно, а так как замещать оную должность решительно некому, то бюро приняло решение в том смысле, чтобы Устименко пока возглавил здравоохранение, разумеется по совместительству.

Устименко молчал.

— Чего в сторону глядишь? — глухо, все еще прижимая рукою сердце, осведомился Золотухин. — Обиделся?

Владимир Афанасьевич пожал плечами. Не мог же он сказать, что у него просто-напросто кружится голова.

— Ты войди в положение, — своим могучим голосом, сердито и в то же время просительно, опять заговорил Зиновий Семенович. — Там товарищ Степанов наворочал такой дряни, что всякий авторитет областное здравоохранение потеряло. Там лопатой грести надо…

— Я — коммунист, — наконец, словно проснувшись, сказал Устименко, — и раз решение принято, то я его выполню. Со своей стороны прошу дать мне в помощники, не знаю там штатного расписания и всей этой бюрократии, доктора Габай. Любовь Николаевну Габай.

Лосой вдруг засмеялся своим уютным, домашним смехом.

— Ты чего, Андрей Иванович? — спросил Золотухин.

— А того, что с этим товарищем нам всем полный конец настанет, — сказал Лосой. — Это ж вроде Устименки, только помоложе…

— Погоди, погоди, — тоже начиная посмеиваться, прервал его Золотухин, — это такая, очень даже красивая, словно бы с картины? Которая «хвосты рубит»? — Он еще пуще засмеялся и добавил, приходя в хорошее настроение: — Как же, как же. Была у меня, шумела здесь ужасно, прорвалась ко мне через все заслоны. В ЦК грозилась на меня написать…

Устименко тоже улыбнулся.

— А без нее? — посуровев лицом, осведомился Золотухин. — Одного Устименки нам вот как хватит! — И Золотухин тяжело шлепнул себя по мощному загривку. — По сию пору. Или укатался, Владимир Афанасьевич?

— Мне сейчас оперировать много приходится, — сказал Устименко. — А на Габай я вполне могу положиться. И ей удобно в бывшей конторе Степанова сидеть, оттуда, при желании, можно далеко видеть в смысле эпидемиологии и всего того, что ей, как санитарному врачу Унчанска, ведать надлежит. Она работник надежный. А что ругается, так за дело. Вот я в степановское кресло сяду, гайки с санитарным положением в городе куда круче заверну…

Глаза его смотрели неприязненно, он нисколько назначением не был польщен. И никакого спокойствия в будущем местному начальству деятельность Устименки не сулила. Да еще «плюс к тому — Габай!» — как выразился Лосой.

— Однако же ему виднее, — подытожил Золотухин, на чем вопрос и был исчерпан.

— Оформление не откладывай, — уходя, уже с порога золотухинского кабинета посоветовал Лосой. — Лимит продовольственный, спецснабжение, приодеться тебе пора, товарищ Устименко.

Вот этого говорить как раз и не следовало, что Лосой понял, правда с некоторым опозданием. Впрочем, он довольно быстро закрыл за собой дверь, провожаемый весьма энергичными выражениями Устименки, касаемыми «лимита». А Зиновий Семенович нажал на плечо Устименке своей тяжелой рукой и велел коротко:

— Не ори, я и сам это могу.

Они остались вдвоем.

Золотухин прошелся по кабинету, тяжело разминаясь, потом вдруг, без всяких подходцев, спросил:

— Это правда, что ты на себе, как на кролике, какой-то медицинский опыт-эксперимент осуществляешь?

Владимир Афанасьевич молчал. Золотухин обошел стол, сел в свое кресло, шумно вздохнул:

— Отвечай.

— Предположим.

— Прекрасно, — сказал Золотухин. — Прямо-таки для пера товарища Бор. Губина. Только вот работать кто будет?

— Это и есть в некотором роде работа.

— Ты из меня дурочку не клей! — жалобным голосом попросил Золотухин. — Я тоже в некотором роде грамотный. Но нам в Унчанске еще до института экспериментальной медицины бежать и бежать. Нам пока что деятели нужны, работники, врачи. О, черт, да ты что — не понимаешь?..

Устименко немножко покраснел — столько, сколько мог при нынешнем состоянии здоровья.

— Разумеется, я не все рассчитал, — произнес он. — Погорячился. Но откладывать мне не представлялось возможным…

— Возможным, возможным! А если мы тебе запретим? Опять молчишь? Это у тебя политика такая — молчанием на измор брать? Вот возьмем и запретим. Ты не кролик, ты Устименко. Не разрешим, и вся недолга!

— Нерентабельно. Работка может оказаться полезной, зачем же ее ломать на полдороге.

— А если, как твой учитель Николай Евгеньевич говаривал, копыта не выдержат?

— Копыта у меня, Зиновий Семенович, хоть и хромые, но крепкие.

— Так ведь ты вон уже какого цвета! Куда дальше? И смеешь еще насчет лимита выламываться. Тебе сейчас питание — первое дело.

— В меня никакое питание не лезет.

— Это тоже результат опыта?

— Некоторым образом.