Я отвечаю за все

Она хотела этого.

И они, конечно, увиделись.

Не открывая глаз, она понимала, что он идет к ней. Никто так не ходил, а как — она не знала. Но она помнила! И свет вдруг погас, тень от него упала на ее лицо, на ее вконец измученные глаза, и они распахнулись навстречу ему.

— Здравствуй, — сказал Устименко. — Ты зачем же людей давишь?

— Здравствуй, — ответила она, забыв про старуху и про все остальное. — Я нечаянно, Володя, людей давлю.

И загадала, холодея от страха: если он поцелует ее сейчас, после стольких лет этой муки, то когда-нибудь она на нем женится. Именно такими словами она и загадала — с «женится».

И он поцеловал. Поцеловал своими твердыми, жесткими, нетерпеливыми губами, но бережно и нежно, именно так, как и должен был поцеловать после стольких лет несчастий, и сказал именно то, что и должен был непременно сказать:

— Вруша несчастная! Разве же это ты была за рулем?

А она ответила то, что ответила бы много лет тому назад на улице Красивой:

— Не твое дело!

Но он теперь говорил о другом. Он говорил про Штуба:

— Ничего страшного, я думаю. Трещина, наверно, в самом худшем случае. Это болезненно, даже очень, но скоро пройдет.

— Скоро пройдет? — переспросила она одними губами.

— Все проходит, — сказал Устименко.

— Да, все, — подтвердила она.

Сейчас она совсем плохо соображала, как будто ее, а не Штуба ударил грузовик. Она только вглядывалась в его лицо и не понимала, как могло случиться, что этот человек, смысл и счастье всей ее жизни, женат на другой и сейчас уйдет от нее в неведомый мир той семьи, в котором ее не будет.

— Ты что, тоже ушиблась? — спросил он.

— Нет, ничего, — совсем тихо ответила она. — Я нисколько не ушиблась. Я устала сегодня. Но и это пройдет?

— Пройдет, — уверенно и быстро произнес Устименко, — пройдет, Варюха. Только ты меня не избегай, — вдруг быстро добавил он, — это же дико — нам друг друга избегать…

Он хотел еще что-то сказать, но не успел, потому что, пыхтя от всего пережитого, подбежал Евгений и сообщил, что буксирный канат «привязали» и можно ехать.

Женька, разумеется, был очень зол и возбужден.

— Ладно, сестричка, — взъелся он на Варвару, — наделала делов, теперь можешь радоваться. — В его голосе Варваре послышалось даже бешенство. — Я тебе, дорогуша, это попомню, все попомню. Пошли же, Владимир Афанасьевич!

— До свидания, Варюха, — сказал ей Володя.

— До свидания!

Варвара опять закрыла глаза, чтобы не видеть, как он уходит. И не увидела. Она только услышала, как разъезжались машины и расходилась толпа. Потом Яковец потрогал ее плечо.

— Поехали, что ли? — спросил он.

Варвара, не ответив, села в кабину. Яковец еще долго заводил полуторку ручкой, потом в каком-то дворе они сваливали картошку и только часа в два пополуночи выехали из города.

— Что ж теперь будет? — осторожно осведомился он.

— Плохо будет, — ответила Варвара, думая о своем.

— Скажете все, как и было? — испугался шоферюга.

— Теперь поздно, — ответила она своим мыслям. — Теперь окончательно поздно. Теперь все!

До Выселок Яковец, слава богу, молчал. Но когда выехали на широкую дорогу, набрался до того наглости, что сообщил:

— Теперь, между прочим, Варвара Родионовна, менять вам показания просто-таки невозможно. Сейчас, если вы даже на меня и скажете, вам не поверят. Это уж будьте уверены. Конечно, шоферишка шоферит, на такого побитого судьбой, как я, все можно взвалить, любое обвинение. Но только учтите, я — человек семейный, я обязанности перед детьми имею и на себя доказывать не собираюсь. А вам ничего, вы — одиночка, ну, выговор заимеете — и вся недолга. И еще мелкий момент: вы сами меня на эту брехню подтолкнули, я такое даже и не думал…

Варвара молчала.

— Не желаете со мной говорить? — обиделся Яковец.

Она и на это не ответила.

— Ноль вниманья — фунт презренья, — обеспокоился ее молчанием Яковец. — Решили, что Яковец человек бессовестный. Как хотите, можете думать, но только учтите, если здорово подопрет, то и у меня совесть прорежется. Пока ведь без надобности.

— Помолчали бы вы, Яковец! — со вздохом попросила она.

— Совесть, Варвара Родионовна, дело темное, — вздохнул шофер. — Каждому своя…

«ЕСТЬ УПОЕНИЕ В БОЮ…»

Штуб поднимался на третий этаж в свою квартиру очень медленно. По дороге он предложил версию насчет того, что «оппель» просто-напросто «занесло». Вполне могло занести, тем более что резина старая, лысая, сколько они на этом одре намотали километров?

— Верно, Терещенко? — осведомился Штуб.

Шофер возмутился. Его профессиональная честь была ущемлена.

— Видали? — отнесся он к докторам — к Устименке и Степанову. — Слышали?

И, преградив своим туловищем дорогу маленькому Штубу, заговорил на басах:

— Это же курям на смех, товарищ полковник! Ни гололеда, ни снега, а меня «занесло»? Какой же я тогда водитель первого класса? Двадцать шесть лет за баранкой, а по такой погоде сделал аварию и набрехал к тому же на атмосферные осадки? Нет, Август Янович, на это я пойти не могу.

— Ну, ладно, шут с тобой, — согласился Штуб, — не тебя занесло. Их на нас занесло и об нас ударило. Такой вариант возможен?

Терещенко пожал плечами.