Я — Оззи

Пиздец как печет! А этот хек продолжает: раз, другой. На третьем или четвертом ударе моему терпению приходит конец. Я начинаю свирепеть, меня трясет от ненависти. И когда он снова замахивается, чтобы меня треснуть, я быстро вынимаю из портфеля папины прутья и швыряю в потную жирную харю мистера Джонса. Спортсмен из меня никудышный, но за эти две секунды я мог бы застолбить за собой место в национальной сборной по крикету. Мистер Джонс отпрянул, из носа течет кровь, а до меня доходит, что я натворил. В классе галдеж. Ох, ё-моё! Смываюсь в коридор, оттуда через школьный двор, минуя ворота, мчусь на Лодж Роуд 14. Влетаю наверх, в комнату, где спит папа, пытаюсь его разбудить. И тут я разревелся.

Ну и разозлился же отец! Слава Богу, не на меня, а на мистера Джонса. Пошел туда и потребовал разговора с директором. Крик стоял на всю школу. Мистер Олдэм сказал, что он понятия не имеет о том, что мистер Джонс бьет учеников и пообещал этим вопросом заняться. Папа ответил, что лучше бы он, на хер, этим занялся.

После этого случая избиения прекратились.

В школе я не был великим Казановой. Дамы считали меня придурком, но какое-то время я встречался с одной. Джейн ходила в школу для девочек на той же улице. Я в ней души не чаял! Да еще как! Перед каждым свиданием втирал в школьном туалете мыло в волосы, чтобы прилизать их. Почему-то я думал, что так в ее глазах я выгляжу красивее. Но однажды пошел дождь, прихожу я на свиданку: голова в пене, мыло на лбу и даже в глазах. Она смотрит на меня и сразу:

— Ты что, дебил?

Удивление. Шок. Просто какой-то, на хер, облом.

Через несколько лет вижу ее возле какого-то клуба в Астоне, пьяную в стельку и начинаю удивляться, чего это я тогда так переживал.

Были еще несколько девчат, но ничего серьезного у меня с ними не было. Я быстро убедился в том, как это больно, когда объект твоих воздыханий встречается с другим парнем. Или когда с тобой встречаются ради прикола — тоже ничего смешного. Однажды я назначил встречу одной девчонке у «Crown and Cushion» в Пэрри Барр. Льет как из ведра, прихожу, как условились, на 7:30, а ее нет. Хорошо, думаю, придет через полчаса. Жду до восьми. Нет. Даю себе еще полчаса. По-прежнему никого. Кисну там часов до десяти. Потом, промокший как цуцик, возвращаюсь домой. Я тогда чувствовал себя подавленным и отвергнутым. Зато теперь рассуждаю с позиции отца: «Поздравляю, Оззи! Ты — балбес! Какой же родитель позволит пойти своей дочери на свидание со школьным товарищем в такой дождь!»

Но тогда это были лишь щенячьи нежности. Не будучи взрослым, я чувствовал себя взрослым. Когда мне было четырнадцать, пошел с одной чиксой в кино. А чтобы она убедилась, какой я крутой, решил понравиться с помощью сигарет. К тому времени я уже покуривал, но не в таких огромных количествах. На этот вечер припас пять сигарет и коробку спичек за один пенс. Ну, значит, сидим в зале, я корчу из себя взрослого, и вдруг меня бросает в холодный пот. «Бля, что за хрень?» — думаю. Отрыгиваю и чувствую во рту кислоту. Лечу что есть духу в туалет, закрываюсь в кабине и тут меня разбирает такой кашель, будто я хочу выблевать желудок. Как же херово мне было. Когда попустило, я доплелся до выхода и пошел домой. Всю дорогу блевал. С той малышкой я больше не встречался, а ей на память обо мне досталась коробка шоколадок.

По молодости со мной приключилось несколько неприятных историй, связанных с курением. Помню, однажды ночью, перед тем случаем или сразу после него, покуриваю у себя в комнате на Лодж Роуд. Бычкую, чтобы заначить немного на утро. Через несколько часов просыпаюсь от кашля. Везде дым. «Твою мать! — думаю — Спалил хату!» Но замечаю свою пепельницу возле кровати, сигарета в ней не тлеет. Я не знал, что батя пришел домой слегка поддатый и закурил в постели, но вместо того, чтобы погасить окурок, бросил его за диван. Поролон начал тлеть и коптить адским черным дымом.

Вбегаю в зал, а там захмелевший папка с кислой миной и согнувшаяся пополам от кашля мама, а лицо ее мокрое от слез.

— Джек Осборн — говорит она и заходится кашлем. — Твою дивизию, что ты наде…

В этот момент мама закашлялась так сильно, что ее вставная челюсть дословно вылетает изо рта, разбивает оконное стекло, а морозный ветер, врывающийся в дом, еще больше раздувает пламя.

Долбаный диван превратился в пионерский костер, а я уже и не знаю, смеяться мне или обосраться.

Во всяком случае, нам с папой пожар удалось погасить, а мама в это время искала свою челюсть в огороде. В доме еще несколько недель неприятно пахло.