Я пасу облака

А когда мы выросли и пришлось разлучиться, мне стало не перед кем отчитываться о странствиях. Я писала, рисовала или просто отпускала впечатления — пусть себе летят. Ничего не просчитывала наперед — пусть приземлятся где-нибудь в крапиве и попадутся собирателю, который сострадает всему маленькому.

Проходит время, проходят со временем и некоторые чувства. Но наступают моменты, когда волшебство поля и всего, что там происходило, всплывает на поверхность. Не обязательно тогда, когда я за городом, всплывает и со страниц книг, и из картин Милле, из колорита Коро. Когда я бреду по длинному музейному залу, который озарен узнаваемым светом «малых голландцев», волшебство возвращается. Я вижу себя парящей над лугом и ощущаю давешнее чувство — чистую, невыразимую радость.

А в траве затаилась змея… змея крылатая…

^{В ванне: Линда, Тодд и Патти Смит, 1952, Джермантаун, Пенсильвания, Беверли Смит. Предоставлено Архивом Патти Смит.}

Как и положено в детстве, я считала этот дар чем-то само собой разумеющимся. Совсем про него забыла, никогда не проверяла. Это была всего лишь одна из редких, обыденных вещей, о которых я знала — они взаправду существуют.

Недавно мне приснился сон. Если уж именовать определенные переживания «снами». Погожий осенний день, Томасово поле. На этом клочке земли, явно заброшенном, мои брат и сестра сидят и с немым восторгом смотрят, как я подпрыгиваю и зависаю в нескольких футах над землей. Нет, я не взлетела, а парила, как «тарелка», как Нижинский, и почему-то эта простота усиливала ощущение чуда. И даже в такой ситуации мы не обменялись ни словом — так уж у нас в семье повелось. Телепатия любви и невинности.

Я проснулась счастливая и весь день сияла, пока не наклонилась сделать что-то по дому, и тут поняла, что это был лишь сон. Я провалилась в омут уныния, осела на пол. Но я чувствовала, что когда-то была действительно способна на этот скромный невероятный подвиг и смогу его повторить, если захочу.

После чашки чая, воспрянув духом, я чуть не убедила себя попробовать хотя бы разок. А что, обувь у меня подходящая, мокасины. И желание есть, так и подмывает проверить мой соблазнительный дар. Но меня ждет письменный стол, раскрытый дневник, ждут перья и чернила и драгоценные слова, требующие огранки. Итак, я оставляю свои таланты под вопросом и берусь за дело — я всегда воображала, что однажды напишу книгу.

Над моим письменным столом — небольшой портрет, фламандский, xv столетия. Когда бы я на него ни взглянула, меня непременно бросает в дрожь, а затем во мне поднимается неясная волна тепла, узнавания. Может быть, потому что на лице выражается абсолютное спокойствие, а может, дело в головном уборе — хрупкая ткань обрамляет лицо словно прозрачные крылья огромной бабочки.

^{Стена, Патти Смит. Предоставлено автором фото.}

Прощание

Воздух был карнавальный, отзывчивый. Я отворила дверь террасы и вышла наружу. Чувствовала, как хрустит трава. Чувствовала жизнь — горящий уголек, брошенный на соломенную валентинку. Я покрыла голову. Охотно прикрыла бы и руки, и лицо. Я стояла и смотрела, как играют дети, и обстановка — рассеянный свет и запахи — перенесла меня в прошлое…

^{Джесс Смит, Мичиган, Патти Хадсон, 1995. Предоставлено автором фото.}

Как счастливы мы в детстве. Как тускнеет свет, когда раздается голос рассудка. Бредешь по жизни, оправа без драгоценного камня. Но вот однажды сворачиваешь на другую улицу — вот же он, лежит на земле, капля граненой крови, и светится, более реальный, чем призрак. Если потянуться к нему, он может исчезнуть. Если ничего не делать, не обретешь потерянного. В этой маленькой загадке содержится выход. Молись собственной молитвой. Неважно, как ты молишься. Но, когда молитва будет произнесена, у тебя появится единственная драгоценность, которую стоит хранить. Единственное зернышко, которое стоит подарить другому.

Маленькая ручонка протянула мне одуванчик.

Загадай желание!

Я взяла одуванчик. Ярко-желтый, дикий, ни на что на свете не влияющий, любимый Богом. Ради наших желаний превращающийся в древнее дуновение ветра. Крупинки пушистой манны слетают на землю…

Загадай желание, подуй…

Я дышу — чего мне еще желать. Все мое бытие воспарило в этом поиске. У меня была привилегия — небо, способное в мгновение ока превратиться во что угодно.

В облаках я высматривала знамения, ответы. Облака, казалось, двигались очень быстро, куполообразные, нежные соединительные ткани. Лицо искусства, в профиль. Лицо неверия в очевидность — благословенное.

Что мы делаем, Великий Бэрримор?

Колеблемся.

Что нам делать, простой монах?

Верить и дерзать.

И этот совет, в котором звучало бесконечное милосердие, сделал мои ноги легкими-легкими, и какая-то сила подняла меня, позволила воспарить над лугом, хоть всем и казалось, что я по-прежнему среди них, поглощена людскими заботами, стою обеими ногами на земле.