Я пережила Освенцим

Солнышко светит,
птички порхают,
играют дети,
цветы срывают.

Жизнь так прекрасна,

полна богатства,
никто не хочет
с нею расстаться.

Дорогой дальней,

лесом, оврагом
проходят люди
усталым шагом.

Все эти люди давно в дороге,

устали спины, разбиты ноги.
Свои пожитки несут с собою,
бремя всей жизни, все прожитое.

Плетутся рядом, держась за полы,

дети, которых лишили школы.
Спокойна местность, но знают люди
что где-то битва, ревут орудья.

Младших забрали

в первом отборе,
а кто постарше —
в профилакторий.

Тот, кто умеет, прочтет таблицу,

ее воткнули прямо в пшеницу.
И так спокойно, вдаль, друг за другом,
они шагают лесом и лугом,

в немом восторге глядят повсюду,

как будто верят такому чуду,
что тут на смену годам мученья
придет к ним радость и возрожденье.

Вдруг стали, смотрят застывшим взглядом

над рощей пламя… Пахнуло смрадом.
Окаменели… Что это, боже?
Прошел от страха мороз по коже.

Тут крикнул кто-то:

«Стойте, ни шагу,
людей сжигают
здесь, как бумагу!»…

Но подошел тут

патруль солдатский
и человек с ним
в одежде штатской,
с виду приятный,
глядит не хмуро:
«Верьте! Ведь мы же
несем культуру.

Людям, живущим в двадцатом веке,

можно ль так думать о человеке?
Можно ли бросить живых в могилу,
употребляя так гнусно силу?
Кто же поверит в такие басни?

Вы оглянитесь,

где тут опасность?
Ручей струится,
цветы сияют…
Горят лохмотья,
тряпки сжигают.
А запах этот
вам показался.
Неужто кто-то
тут испугался?»

— Наш страх напрасный, — люди сказали,

смерть ждет нас в тюрьмах или в подвале
в камерах тесных,
где мрак годами,
на эшафоте,
в угрюмой яме.
Он прав, все это нам объясняя,
картина смерти
совсем другая.

Серые стены, везде засовы,

угрюмый сумрак, замки, оковы,
страшная кара за преступленье…
Приговор смертный и исполненье.

Но умереть здесь, среди пшеницы,

где солнце греет, порхают птицы,
за то, за то лишь жизни лишиться,
что ты не немцем посмел родиться?

Кому тут польза от нашей смерти,

детей ли наших?.. Нет, нет, не верьте!
Пойдемте смело! Чего вы стали?
И зашагали…
Мимо посева,
крестьянской хаты,
зеленой руты,
душистой мяты
идут ясным лугом
ручью навстречу.

Летают осы, трубит кузнечик,

слышны удары земного ритма,
земля сияет, солнцем омыта.
За ними тоже евреи, братья,
зондеркоманда… Легко узнать их.

Парни маршируют,

слышно их пенье,
на плечах вязанки —
хворост и поленья.

Что может быть плохого в пенье?

И что опасного в полене?

Кто смотрит

в сомненье?

А для чего машина эта?

То Красного Креста карета.
Нам Красный Крест несет подмогу.
Ушиб, должно быть, кто-то ногу,
ослаб под ношею походной.
Крест этот — знак международный.
Крест этот — помощь, врач, больница,
А вам везде плохое мнится!

Вдруг голос:

— Обманули вас,
в карете этой
возят газ…
Смертельный газ…
Смертельный газ…
Уносит эхо в лес от нас —
и звук погас.

А люди тропкой в полях шагают,

куда — не знают.
Солнышко светит,
птички летают,
играют дети,
цветы срывают.

Идут, а если б не захотели?

Погнали бы силой.
Идут, не зная
ужасной цели.