Я, пёс Барик

И ворОны и вОроны любят свои гнёзда и не покидают их. Совсем как мы, собаки, любим свою конуру. Живут в них из года в год и каждую весну ремонтируют. Латают, чинят, делают пристройки и надстройки. Гнездо становится всё больше и больше. Вот оно уже с хорошую корзину! Такое подойдёт даже орлу.

Приближается Новый год, и на дворе стоит собачий холод. ВорОны начинают наведываться в деревню. И моя тоже. Та самая, что вечно вертится около моей миски. Она уже пожилая ворона. Против неё я — щенок. ВорОны и вОроны живут в восемь раз дольше, чем мы, собаки, и даже дольше, чем человек. Если, конечно, ничего с ними не случится. Могут ведь пристрелить. Как-то раз явилась ко мне моя ворона. Я её спрашиваю:

— Скажи, пожалуйста, почему это вы, ворОны и вОроны, всегда в чёрном ходите? Что у вас, каждый день праздник? Или свадьбы? Или похороны? Или, может быть, в Оперный театр билеты?

— Ты почти угадал, Барик. Но не совсем. Нам действительно пррредложили дать концерт в огромном зале. Известно, что мы, ворОны и вОроны, пррекрра-кррасно поём. Не хуже соловья.

— Ха-ха-хав! — расхохотался я. — Вы такие же певцы, как я пианист!

— Ты что? Учёным не веришь? Невежда! — возмутилась ворона. — Наше горрло устрроено так же, как у соловья. Только поём мы не соло, как соловей, а хорром! Понял?

— А концерт был? — спросил я.

— Ах, дрружище, концеррта пока не было, — опустила клюв ворона. — Мы надели чёррные сюрртуки, но нас всё рравно в зал не впустили. Сказали, что только хулиганы ходят на концеррт босиком. Без штиблет. А разве мы хулиганы? Прросто у нас сапожников нету. Кто станет шить штиблеты, чтобы трри пальца вперрёд, а один назад? Кто?

— Не знаю, — признался я. — Просто ума не приложу.

Я и на самом деле не знаю. Может, вы посоветуете? Тогда напишите!

Я, ПЁС БАРИК, И СИНИЦЫ

Вот и январь на дворе, месяц «опущенного хвоста». В январе мы, собаки, часами выстаиваем у закрытых дверей и дрожим. Хозяева открывают двери редко, чтобы не выпустить тепло, но когда откроют, наш хвост тут же начинает вилять. Людей мы делим на тех, кто приводит наш хвост в движение, и тех, при одном только виде которых шерсть у нас встаёт дыбом. Первых мы любим, хвостом виляем, кидаемся им на грудь, подскакиваем и наровим лизнуть в нос.

У нас, собак, это повелось давно, с незапамятных времён. Мы стараемся лизнуть в нос тех, кого уважаем и кому готовы подчиняться. Наши предки, прапрадедушки и прапрабабушки, лизали нос вожакам стаи, в знак покорности и любви.

С теми, от кого у нас шерсть встаёт дыбом, мы не церемонимся. Просто цапаем за ногу. Чаще всего это бывает почтальон или трубочист.

В январе мой хозяин сидит дома. Почти всё время. На свежем воздухе бывает мало. Поэтому ему приходит в голову, будто я со своими собачьими обязанностями не справляюсь. И он начинает подыскивать новых помощников. Неподалёку от моей будки он сооружает ещё одну. Впрочем, что я говорю! Разве это будка? Так, будочка. Но поселилась в ней вовсе не собака. Где её возьмёшь, ведь, кроме меня, порядочной собаки по всей округе днём с огнём не сыщешь! В будочку хозяин насыпает корм для синиц. Наверное, он думает, что вырастит из них крохотных сторожевых собачонок. Ха-ха-хав! Ведь стоит только появиться почтальону или трубочисту, синички тут же фрр-рр — и нет их. Даже когда приходит сам хозяин, синички улетают.

Я этих синиц почти всех знаю. Лучше всех я знаком с большими синицами. На самом деле они не такие уж большие, просто люди их так назвали. Большие синицы селятся поближе к человеческому жилью. Снимают квартиру то в почтовом ящике, то в водосточной трубе, а иногда даже в консервной банке. Весной одна парочка устроилась в чугунной тумбе. Заброшенной. На самом дне. И птенцов вывела. Это ж надо! Поставьте синицу рядом с тумбой! Всё равно что меня рядом с фабричной трубой. Целыми днями мама и папа синички лазили вверх-вниз и летали за кормом. Знаете, сколько раз? Сначала двести. И притаскивали гусениц. В клювах. Когда детишки подросли, родители проделывали упражнение — влёт и вылет четыреста раз! Ничего не скажешь: в здоровом теле — здоровый дух.

Поют они так: пили-пили-пили, а про то, что ели, не рассказывают.

Синички-лазоревки, те поменьше и уж очень шустрые. К тому же задиры и драчуньи. И всё хлопочут, хлопочут, будто большую стирку затеяли. Не знаю, как они стирают, но подсинивают на совесть. Перышки на голове и крыльях даже пересинили. Ещё меньше — синичка-углежог. Это мы её так называем. А у вас, в Советском Союзе, её называют «московка». Головка и шейка у неё чёрные-чёрные, как уголь. Может быть, она в лесу уголь жжёт? Или печку топит?

Очень похожа на неё синичка-гаичка. Ещё её называют «пухляк». У этой головка платочком повязана. Бурым, как у старушки. А уж жадная! Просто ненажора. Не клюёт, как все порядочные синицы, а набирает полон клюв — как только он не лопнет! — и стремглав улетает в сторонку, чтобы съесть свою добычу.