'Я - писатель незаконный' (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)

Горенштейн пришел в восторг от романа "Виктор Вавич" Бориса Житкова, книгу которого "Что я видел?" полюбил еще в детстве. Он был потрясен тем, что роман, написанный почти в то же время, что и повесть "Белеет парус одинокий" и на ту же тему, однако же оказавшийся на несколько "уровней" выше, был "похоронен" для двух поколений читателей. "Б. С. Житкова можно было устранить, - писал он, - если не во всем, так во многом - хорошо знакомая мне информационная блокада. Такое не прощают - попытку заживо похоронить, как похоронили заживо всей совписовской похоронной командой замечательный роман Бориса Житкова "Виктор Вавич".*

______________

* Ф. Горенштейн, Как я был шпионом ЦРУ. Зеркало Загадок, 9, Берлин 2000.

Горенштейн не случайно "обыгрывает" две фамилии: Маршак и Шатров. Шатров - псевдоним знаменитого драматурга-ленинца. Настоящая его фамилия Маршак. И Самуил Маршак, и Михаил Маршак явились гонителями талантливых писателей. Первый - Бориса Житкова, второй - Фридриха Горенштейна. Факт, что "гонители" оказались под одной фамилией, казался символом Горенштейну, верившему в знаки судьбы и повторение судеб. Драматург не только по профессии, но и по внутренней сути, он казалось бы нащупал фабулу собственной "драмы судьбы". Узнав же о частностях истории трагической невстречи романа Житкова с читателем, он утвердился в своем мнении. И в самом деле, как мал космос и тесен мир вокруг него, и враждебные личности из "московской" молодости возвращаются к нему неотвратимо, как в греческой трагедии. Горенштейн полагал, что в Берлине будет недосягаем для недоброжелателей. Однако оказался вдруг на его тропе бывший лицеист Аскольдов, который незамедлительно напросился к Горенштейну в гости. Затем, пригласив Горенштейна к себе, на порог не пустил, а водил долго зачем-то по улицам

(Горенштейн показал нам этот довольно-таки протяженный маршрут), а потом в течении всех двадцати двух лет берлинской жизни активно препятствовал интеграции Горенштейна в немецкие "инстанции" культуры и искусства, не давал заработать на "кусок хлеба", "перекрыл воздух", как говорил Горенштейн. А что же касается драматурга Шатрова, "черного человека" его жизни, то похоже тень его следует за ним по пятам - с той самой встречи с Артуром Миллером. И угораздило же его прийти тогда в кабинет Ефремова на час раньше!

В последнем, (еще) неопубликованном своем романе "Веревочная книга", которому я посвящаю одну из глав моих записок, фигурирует драматург-завистник и доносчик булгаринского замеса и масштаба по фамилии Маршаков.* Именно эти страницы романа Горенштейн перед смертью продиктовал на магнитофонную ленту, и я познакомлю с ними читателя во второй части книги.

______________

* Виктор Топоров в некрологе Горенштейну "Великий писатель, которого мы не заметили" ("Известия", 12 марта 2002 года) писал: "И в ход была пущена самая эффективная из групповых практик - практика замалчивания, если не остракизма. Индекс цитируемости Горенштейна в отечественной прессе непростительно ничтожен.... Получается, что ушел великий писатель, которого мы не заметили? Получается так. Получается, что ушел великий писатель, которого одни заметили, а другие замолчали. Сам Горенштейн сказал бы, что оба эти грехи равновелики".

"Нелитературные методы" литературного Олимпа Горенштейн изобразил в одном из своих бурлесков:

Вцепился в бороду поэт

Другому лирику поэту,

А тот в ответ ему газету

Как кляп воткнул в орущий рот...

Ну и народ....

Для Анны Самойловны, не сумевшей опудликовать "Зиму 53-го года" Горенштейна, опасно привычная "сатанинская" фраза Воланда о несгораемости рукописей, стала "дурным знаком", оправданием замалчивания талантливых авторов.

"Пушкин, который поставил рядом два эти слова - "усердный" и "безымянный", - писала Берзер, - сам не мог стать летописцем Пименом. И ни один писатель не может писать лишь в "пыль веков"*.

______________

* Из той же вступительной статьи Инны Борисовой.

Период "успеха" Горенштейна в кино-театральных и литературных кругах, то есть период, когда о нем много говорили, и он даже, по собственному его выражению, был "избалован вниманием" отличался характерной особенностью: при всем внимании - не подпускали к "пирогу". Подобных примеров в искусстве много: Данте, Сервантес, Моцарт... Вспоминаю лирическую "песнь" Марины Палей Моцарту в ее романе "Ланч", песнь о композиторе, у которого был успех, но не было контракта.