'Я - писатель незаконный' (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)

Иль прав был Малларме, сказавший: мир существует, чтобы войти в книгу? Вот и сейчас - жизнь "придумала" для меня по-книжному символический эпизод. Я случайно, а может, и не случайно, вновь открыла выпуск "Октября" за ноябрь 2000 года и обратила внимание на текст Анатолия Наймана под названием "Сэр". Жанр произведения не указан, что вполне оправдано в данном случае. Трудно порой определить формальные границы, когда речь идет о записях-воспоминаниях. Границы очерчены нестрого. Так же как трудно "закрепить" статус за письмами, дневниками, записками, заметками, одним словом, всего того, что Тынянов именовал "литературным фактом". Для удобства назову этот текст "записками". Записки Наймана, бывшего соученика Горенштейна на Высших сценарных курсах, свидетельствуют о таланте автора как рассказчика. С наслаждением читала об Оксфорде и его неповторимой атмосфере, в которой только и могла появиться "Алиса в стране чудес". Но вот, Найман переходит к описанию собственной оксфордской истории. Найман пробыл в Оксфорде с осени 91-го года до лета 92-го. Он оказался там по рекомендации Исайи Берлина.

В Оксфорде и замелькали символические эпизоды один за другим, согласно цветаевскому: "в жизни символиста - все символ - не-символов - нет"*. В Оксфорде 92-го года, на родине "Зазеркалья", Анатолий Найман, ровно тридцать лет спустя оказался в зеркально перевернутом положении по отношению к самому себе, студенту Сценарных курсов 1962 года. Найман очутился здесь московским (или, на худой конец, петербугским) провинциалом, о чем он и пишет открыто, я бы сказала, исповедально. Англичане - известные снобы. Для них весь остальной мир - провинция. Что уж тут об Оксфорде говорить, где непровинция, разве что, Кембридж (и то с натяжкой). И что уж тут говорить о России, где, как известно, медведи по улицам бродят. Одним словом, Оксфорд! Сама обстановка располагает к снобизму. "Концентрированное изящество, - пишет Найман, - клавикорды, золотые рамы, часто рафинированность, почти подталкивающая к снобизму...".

______________

* М. Цветаева, Пленный дух.

"В некотором смысле, - признается Найман, - моя неадекватность, неидентичность себе там была принципиальная и неисправимая".

Найман оказался недостоен Оксфорда даже в глазах оказавшегося там школьного друга, заслуженного биолога. "И поэтому мое пребывание, не основанное на карьере, на ученой степени или научном достижении, или просто достижении, а только на том, что я, такой как есть, дружу с Исайей, своей "незаслуженностью", "несправедливостью" портило ему настроение". Недовольны были и некоторые профессора. Один из них, специалист по русской литературе, всякий раз выпив пограничную ("рубежную") порцию виски, давал понять Найману, "что не будь Берлина, не попасть бы" Найману "в этот афинский рай". Исайя Берлин вынужден был успокаивать Наймана, заверял его, что считает его специалистом высокого уровня: "Поверьте моему опыту, вы в сто раз больший специалист, чем им требуется...".

Впрочем, дело было не только в научных достижениях. Была еще "унижающая языковая неполноценность". "Меня попросили прочесть лекцию в Лондонском университете, и он (Берлин - М. П.) пришел послушать. Народу оказалось больше, чем я ожидал, я чувствовал себя напряженно и по-английски не столько "говорил", сколько "переводил" - фразы приходили в голову по-русски, очень неуютное ощущение. Встретив меня назавтра в Колледже, Исайя сказал: "Не выдумывайте, английский как английский. К тому же, ваша лекция имела два достоинства: она была короткой, и она была вразумительной. Обычно я засыпаю".

Берлин похвалил Наймана. Но вот что примечательно в рассказе поэта из России: и сам "сэр" - так называли знаменитого историка и филолога Исайю Берлина в ахматовском кругу - казался ему в Оксфорде отчужденным. Берлин, вывезенный ребенком в Англию из Риги еще в 1919 году, не вписывался в оксфордовскую действительность. "Разумеется, он был оксофордец, - уверяет Найман, - а из-за своей известности - супероксофордец, городская достопримечательность, но мне никак не удавалось не видеть в нем русского, попавшего туда. Больше того, он казался мне наложенным на эту местность как в кино, когда кадры с героем, снятым в павильоне накладывают на пленку с общим видом".