'Я - писатель незаконный' (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)

** Нахожу расхождения в воспоминаниях Инны Борисовой с рассказом самого Горенштейна об этих событиях в его эссе "Сто знацит?": "Анна Самойловна Берзер, редактор отдела прозы "Нового мира" через головы членов редколлегии дала прямо Твардовскому рукопись неизвестного рязанского учителя Солженицына. "Я была уверена - Твардовскому понравится, сказала она мне, - а вашу рукопись "Зима 53-го года" я дать не могла, не была уверена, понравится ли". (Твардовскому она не понравилась). Самой Анне Самойловне рукопись нравилась, но некоторое время спустя она сказала, что разочаровалась во мне. Я критически отозвался о художественности сочинений Андрея Синявского, а Андрей Синявский был тогда для интеллигенции святым: жертва нашумевшего процесса. Прошло еще некоторе время, и при случайной встрече (я не встречаюсь с теми, кто во мне разочаровался) Анна Самойловна Берзер заявила, что должна извиниться передо мной: относительно Синявского я был прав "отвратительная личность". (Я не о личности говорил). Андрей Синявский в то время уже был в Париже, где купил дом, преподавал в Сорбонне и писал критические статьи в издаваемом им журнале "Синтаксис" об идеях Солженицына. Лет пятнадцать спустя, вновь приехав в Москву после долгого перерыва, я из-за занятости не позвонил Анне Самойловне, и потом мне сказали, что она обижается, почему не позвонил, не встретился. Да, это моя вина, которой не искуплю, поскольку вскоре Анна Самойловна умерла".

С каким чувством Фридрих спускался в черную глубину шахты, подальше от "воздуха, деревьев и звезд", можно только догадываться. Рассказывать о работе на шахте он не то что не любил - категорически не хотел. Когда я попросила Горенштейна подробней рассказать о работе на шахте, он ответил мне только: "Читайте внимательно "Зиму 53-го года". Часто он напевал песню из кинофильма "Шахтеры", что в контексте берлинских реалий, а также моих познаний о каторжном труде на шахте из романа Фридриха, слушалось, как фантасмагорические солярисовские мотивы:

Спят курганы темные,

Солнцем опаленные,

И туманы белые

Ходят чередой.

Через рощи шумные,

И поля зеленые

Вышел в степь донецкую

Парень молодой

Я тоже помнила слова песни Бориса Ласкина, и затем мы уже пели вместе песню о романтике шахтерского труда:

Там на шахте угольной

Паренька приметили,

Руку дружбы подали,

Повели с собой

Девушки пригожие

Тихой песней встретили,

И в забой отправился

Парень молодой.

Фридрих, как и его герой Ким, попал в аварию: в шахте случился обвал. Целые сутки он простоял в забое по колено воде (к тому же еще и повредив и без того больную ногу), пока его оттуда не вытащили. Больная нога беспокоила его до конца жизни. "Дни работы жаркие, на бои похожие, в жизни парня сделали поворот крутой", причем, поворот не менее крутой, чем когда-то бесконечное кружение вокруг дома с башенкой. Полагаю, что с "Зимой 53-его года" произошло то же, что и с "Домом с башенкой" - говорить о самых тяжелых этапах своей жизни писатель мог только языком литературы.

2. Нарисованные фотографии

Однажды Фридрих Горенштейн сообщил своей приятельнице Ольге Юргенс, что у него нет ни одной детской фотографии. Это ее просто ошеломило, "сразило наповал". "Но ведь такого не может быть!" - сказала она ему. "Как не может быть? Может! Вот же, у меня нет ни одной детской фотографии!" Тогда у Ольги возникла идея нарисовать Фридриху детские фотографии, она позвонила ему из Ганновера и сообщила об этом. А у Горенштейна тогда же возник замысел целого альбома с рисунками о его несостоявшемся детстве.

"Моя приятельница Ольга Юргенс, - писал в одном из писем Горенштейн, талантливая художница, по моей идее делает сейчас рисунки. Один, к которому я сделаю небольшую подпись, - "8 ноября 1937 г., понедельник". Я пятилетний, с моими родителями, моим красивым папой-профессором и моей красивой мамой в кафе "Континенталь". 8 ноября - день расстрела моего отца в Магадане"*. "Я излагать пока не буду, - писал он Юргенс, - поскольку слишком, на первый взгляд, дико и необычно. Я еще подумаю. Однако, если надумаю, то его можно будет опубликовать (назову пока условно "его") где-нибудь в Нью Йорке у моей издательницы в журнале, а потом, может, и в России". Далее, в этом же письме от 17 октября 1999 года:

______________

* Из письма Ларисе Щиголь, 31 января 2001 года.