Я побит - начну сначала!

«Суд был товарищеский. Вокруг сидели товарищи и разговаривали с ним по-товарищески, прямо так к нему и обращались: "Товарищ ... (по фамилии)". Говорили ему, как товарищ товарищу, все в лицо, и хоть ребенок был на самом деле не его, и вообще он был действительно ни при чем, но он с ужасом чувствовал, как вынимают из него его душу, его тайные мысли, — и все черным-черно.

Говорили ему, что он подлец, и им был, и останется им после суда. И говорили ему, чтобы он понял, даже не понял, а хотя бы задумался.

А он не понимал, поступал не по-товарищески на товарищеском суде и начинал чувствовать себя виноватым.

Речь шла не только о нем, а вообще обо всем. О базе, о лове, о молодежи с гитарами, о плохой работе лодырей и хорошей работе тружеников.

И он видел, как люди все больше краснеют, как все громче говорят, и не мог понять одного: чем он их так обидел?

Говорили о нем еще в детском садике: "Этот мухи не обидит". Он молчал и иногда благодарно смотрел на мух, которых не обижал и не знал даже, почему он должен был обижать. Но его явно хвалили, и мухи были тому причиной.

В школе тоже говорили: "Этот мухи не обидит". Но в школе это уже было немного обидно, вроде он такой "слабак", что даже мухи — и той не обидит. Хотелось возражать, хотелось обидеть муху, но как обидеть ее, он не знал.

"Этот мухи не обидит".

Отчего же они-то так обижаются? У некоторых даже слезы на глазах. А ведь председатель товарищеского суда сказал ему перед всей этой процедурой, что это ничего, что это просто повод поговорить о том, как мы живем. У многих на совести... И все действительно говорили о скверностях, но так получалось, что все это почему-то на совести именно у него. И если кто забывал об этом, ему напоминали: "Давайте по существу!"

А по существу — это оказывалось про него. И никто не мог привести факта, никто ни в чем конкретном не мог упрекнуть, и именно это было и страшнее и опаснее всего. Была бы вина, о ней бы сказали, он мог бы повиниться. А вины-то никакой не было — вот ужас-то! Хорошо ли людей идиотами делать? Ему так прямо и сказали: "Нечего из нас идиотов делать!"

Хорошо ли было на товарищеском суде сидеть с таким видом, будто ничего не произошло? Ему так и сказали: "Чего ты корчишь из себя святого? Ты что, лучше всех?"

Он чувствовал себя все хуже и хуже, все виноватей и виноватей. Он не возражал.

"Молчит! Он молчит, видите ли!"

Он встал, приложил руки к груди и хотел было что-то сказать, но ему закричали: "Молчи лучше, нечего оправдываться!"

А ему слышалось из далекого детства: "Этот мухи не обидит..."

Говорили ему и про то, что он пренебрег, и что противопоставил себя, и не понял того, что не видит и бревна, а видит соринку, и про то, как было раньше, и про то, как стало теперь.

"Да!.." — сказал бывший полковник. И все замолчали...»

02.04.80 г.

О Студенческом театре МГУ

В 1958 году Ролан Быков был приглашен главным режиссером Студенческого театра МГУ и поставил «Такую любовь» чешского драматурга Павла Когоута. Успех был ошеломляющий. Троллейбусную остановку объявляли так: «Студенческий театр». Родились актрисы Ия Саввина и Алла Демидова. После 1968 года - танков в Праге - Когоут эмигрировал в Америку и о нем нельзя было упоминать. И только в 1980 году студенты-журналисты издали тоненькую книжечку, посвященную театру, и чуть-чуть написали о Быкове, с которого начался Студенческий театр, потому что до этого времени театра не было, был драмкружок. После Быкова туда пришли Сергей Юткевич, Марк Захаров, Роман Виктюк. У всех были свои успехи и достижения. Но ночью за билетами уже никто не стоял.

Ребята, которые написали о студенческом театре, не поняли, в чем дело. Двадцать лет назад был общий подъем театра, и СТ. (Студенческий театр), во-первых, был отражением и частью этого подъема, во-вторых, возникновение театра — это всегда достижение в самом искусстве театра. В чем было новаторство и достижение спектакля «Такая любовь», ребята не написали ничего. Стало быть, они вообще ничего не написали.

В период подъема определяются основы и уровень взлета волны. Только тогда СТ. привлекателен и интересен для разбора, когда его дело решает общее дело театра. Юткевич не зря сказал при приходе в СТ.: «Не будем стремиться повторить уровень "Такой любви" — это невозможно». На этом спектакле определились отличительные черты театра: труппа, в отличие от многих, понимала, о чем она говорит со сцены, родившийся язык вольной режиссерской пластики был перспективой, открытие таланта Ии Саввиной была линией демократизации героини: «простушка» на трагическую роль.

Ученое звание Шестакова[34] вызывало доверие к уровню интеллекта театра. Не только его звание, но и сам Шестаков. То, что творилось потом и до сего дня — это тоже приливы и отливы, и задача была в том, чтобы исследовать эту динамику. Этого не произошло. А искусственно «распузырившийся» Виктюк взял на себя большой материал книги. Так начинаются все фальсификации.