Я побит - начну сначала!

Но, возвращаясь к теме, попробую подытожить. Структура личности автора, душевное его устройство, конечно же, имеют большое значение для его жизни. Однако достоинства и недостатки, здоровье и болезнь, знания и заблуждения имеют самое разное и неожиданное значение в психологических манипуляциях процесса творчества. Утверждать, что больной автор порождает больное искусство, так же пошло, как статья Кречетовой[42] в журнале «Театр», где понятию «художник и время» вдруг придано толкование «организм и время суток». Кречетова медицинскую проблему стала разбирать как художественную.

Природа создала творческую систему с бесконечной (почти) степенью прочности, связав творчество с объективным миром в первую очередь, переводя идеальное в материальное, субъективное в объективное. Оттого и говорится о таланте «Дар Божий», что талант по сути как бы освобождается от власти субъективного. Тут сложная и воистину совершенная система взаимосвязей.

Процесс творчества сугубо зависим от структуры личности, произведение как результат — зависимо очень косвенно. Гений немыслим ни без своих достоинств, ни без своих недостатков. Ибо в его творчестве и достоинство, и недостаток превращаются в одно сплошное достоинство — правду художественного отражения действительности. И эта правда оттого достоинство, что она полезна человечеству в целом.

Искусство если воспитывает и лечит, то лишь одним способом — способом показа правды жизни! Правдой искусство и воспитывает, и перевоспитывает, и лечит, и воюет, и защищает, и познает, и исследует. Художественной правдой, художественной! Уланова — Джульетта, Чабукиани — Отелло — самые правдивые, самые шекспировские образы, но они, извините, все время танцуют! (Чего явно не было «в жизни» ни с Отелло, ни с Джульеттой.) Танец — только язык!

В этом смысле письменность еще более условна, нежели танец. Никто, посмотрев на письменные или печатные знаки, не станет искать в них сходства с оригиналом — Джульеттой, например! Жанры, виды направления в искусстве — это только разный инструментарий, разная метода, каждая из которой имеет свои, только свои ей присущие стороны открытия жизни и т.д., и т.п.

От страшной сказки еще никто из детей не начинал заикаться, но если в темноте гукнуть ребенку на ухо «Гу!» — он ведь заикаться начнет.

Художественный страх — это пистолет, заряженный холостым патроном. Точнее, художественный страх — это разговор вообще, а не конкретно, разговор в области игры, а не действительности. Все как бы по-настоящему, но только как бы, а вовсе не по-настоящему. Оттого-то произведение искусства — всегда наслаждение чудом сходства, чудом творчества, чудом совершенства. Оттого-то искусство — область прекрасного! Искусство — область заглазной победы духа!

Как относиться к искусству упадка — тоже еще вопрос. Большой вопрос. «Чернение и грязнение» действительности в психологическом плане совсем не то, что в художественном. Но самое главное состоит в том, что здоровье вовсе не главная цель человечества. Его значение измеряется только длиною жизни. Для жизни духа это не измерение. И неужели «Как закалялась сталь» Н. Островского, при любом отношении к художественным достоинствам книги, ничего не объяснила?

Сама талантливость произведения — это сила, которая и воспитывает, и борется, и лечит — это прана\ Это жизненная сила, это пример победы. Победы духа. Это духовное поле положительного заряда.

16.07.80 г. Среда

Я всю жизнь не только не мог понять способность человеческого мышления, но даже представить себе не мог этого феномена материи. Способность нервных клеток производить работу мысли всегда была для меня чем-то мистическим. Легче поверить в таинство чего-то высшего, нежели понять это свойство материи. А сегодня как током ударило: это ведь вовсе не феномен мозга, это феномен духа! Как я ранее не понимал этого?! Мозг, точно такой же по устройству мозг, со всеми своими долями и полушариями и мириадами клеток, есть и у Эйнштейна и, скажем, у Свистодырочкина, у Пушкина и у любого кретина, любого ублюдка или сумасшедшего! Да у самого, допустим, Николая Васильевича Гоголя при одном и том же мозге, при одних и тех же извилинах и долях есть дни, когда была написана поэма о Гансе на немецкий лад; есть дни, когда писались «Арабески» и «Петербургские повести». Боже мой, Боже мой! При чем тут сам мозг!