«Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

Я сознавал Верницкую, и она сознавала меня. На пару минут мы стали одним существом. Она знала отлично, что со мной происходит, но это было настолько внезапно… Я понимаю вполне, что после подобной встряски можно заболеть воспалением мозга. Вы вдруг расширяетесь, разрываетесь надвое. Была одна комната, стены, обои, столик ночной, репродукции возле постели: Беклин и…

И вдруг: еще одна комната, вы в чужом теле да еще в таком, с которым Бог знает что происходит, ни вы, ни он не можете хорошенько осмыслить… Вы чувствуете, что ваше тело расплавлено электрическим током невиданной мощи, что вы поднялись куда-то, парите высоко над действительностью. И всё это — раз-два — и погасло. И снова по-прежнему: комната, книжка, Беклин и… Вы лежите, как с неба свалившаяся… Есть от чего заболеть…

Одновременное пребывание в двух существах. Здесь, у себя, и в Вене, в теле Верницкой. Словно глядишь в стереоскоп, в который вклеены две различных картинки. В глазах одновременно два пейзажа. Один покрывает другой, переплетаются. Происходит явление, которое психология называет «борьбой двух полей зрения». Чуть перенесется внимание на один пейзаж — он выступает, забивает другой. Внимание утомляется, всплывает другой. Этот первый бледнеет, стушевывается. И так без конца, ни один не в силах победить окончательно, борясь, перемежаясь, сменяясь.

В случае с Верницкой доминировал я. От меня исходил главный ток, нас связывавший. Но все же была эта борьба точек зрения. То я чувствовал себя больше собой, то Верницкой. Страх Верницкой, мои любопытство и злорадная властность сплетались в нашей душе. Порою всё становилось двойным: комнаты наседали одна на другую, как на фотографии с двумя отпечатками. Стена моей комнаты, более близкая, пересекала умывальник Верницкой. Сквозь мою стену призрачно темнели ее подоконник, окно. Кровать Верницкой перекрывалась столом, ножки стола пропадали в кровати. Тело наше также становилось двойным. Я чувствовал, как шевелились мои четыре руки, ощущал ноги — одну пару в прохладном прикосновении к простыне, другую — на полу под столом. Самыми страшными были мои волевые акты, выполнявшиеся телом Верницкой. Помню, у нас получилась даже немая борьба: Верницкая в страхе хотела потянуть на себя одеяло, а я из простого мальчишества; просто, чтобы показать свою силу, ее не пускал. Рука дергалась, хваталась за воздух. Я победил. Я загнул ее руки за спину, заставил взяться кистями одну за другую и лишь тогда отпустил их.

Вышел я из Верницкой также неожиданно, как и вошел. Я заинтересовался мальчишкой-газетчиком. Кажется, это было тоже в Вене, может быть, у нее под окном. Одно мгновение я бежал по улице, размахивал пачкой газет. «Berliner Illustrierte», «Die Woche»!

Потом я остался один, у себя за столом.

«Пространство и время — несомненные фикции». Я могу представить себе, что нахожусь… Ну, скажем, в чем-то, похожем на телефонную будку. На ушах моих — приемник, наушники, на глазах — телевизор. Допустим, что какими-то еще неизвестными аппаратами воспринимаю я также и остальные донесения чувств. Допустим, на коже моей — не только на коже, но внутри, по всему телу, от мускулов и нервов — сеть проводов, от каждой точки которой уходят провода вдаль, туда же, куда и телефонная проволока, телевизор и прочее. В носу у меня аппарат, сообщающий запахи, во рту — вкусовой. Особыми приспособлениями, нажимая здесь, в моей будке, какие-то кнопки, я могу поворачивать, двигать всю систему приемников, от которых донесения я получаю. А они находятся где-то за тысячу верст… И еще: Допустим, что, кроме этой системы податчиков ощущений, я ничего не имею…

Что же тогда? Где я живу? Я вижу, осязаю и слышу в той точке пространства, где нахожусь не я, а система приемников, — за тысячу верст от себя. Я здесь вижу, осязаю, передвигаюсь. Я живу не здесь, в этой будке (будки я и не чувствую), а там — в отдаленнейшей точке пространства. И всё почему? Потому, что включился я именно в эту систему, а не в другую. Повернул выключатель — темно. Повернул рядом лежащий — и включился в другую систему. И уже живу в других аппаратах, в другом «теле», снова за тысячу верст и от себя, и от первого «тела».

Так происходило теперь. Голая «познавательность», безличный внепространственный, вневременной центр восприятия, еще час тому назад накрепко включенный в определенное тело, теперь пустился в фантазии. То включится одновременно в несколько тел, то потушит одно и включится в другое.

— Что значит: «Я живу в это время, в этом месте?»

— Это значит: перед моими глазами лежит такой-то комплекс ощущений — эта комната, этот город, эта календарная дата. А переключился — и вместо комнаты — южно-африканская степь, вместо 1933 года — ледниковый период.