Я подарю тебе ребёнка (СИ)

Дальше всё происходит будто не со мной. Я словно через туман наблюдаю, как меня переносят, перекладывают с одной каталки на другую, везут по одному коридору, потом второму, третьему. Бессчётное количество прямоугольных ярких ламп проплывает надо мной, пока вдруг сверху не вспыхивают сразу несколько ярких и слепящих. Руки раскинуты в стороны и пристёгнуты, рядом несколько человек. Я скольжу взглядом по их лицам, скрытым масками, и ни на одном не могу зафиксировать внимание.

— Что… происходит? — выталкиваю с трудом, споткнувшись о распухший язык.

— Вас готовят к операции, — отвечает одна из «масок», и мне даже удаётся сосредоточиться на её глазах. — Хирург придет через минуту и начнём.

— Я сама собиралась… я хотела…

— Не волнуйтесь, Виктория, кесарево сечение никак не сделает вас плохой мамой. Воды отошли, но у вас отсутствует родовая деятельность, вы просто не в состоянии. Так что было принято решение родоразрешать путём кесарева сечения.

Пусть так, только бы всё было хорошо. Захар бы хотел этого. Я справлюсь ради него и малышки.

Люди в операционной приходят в более активное движение, и у стола я наблюдаю ещё двух врачей. В момент, когда на лицо ложится маска, замечаю, что глаза одного из них мне кажутся очень-очень знакомыми. Сердце пропускает удар, но я ведь понимаю, что это невозможно. Это не мой Зернов, как бы я этого не хотела. Просто наркоз уже проникает через лёгкие в кровь и заставляет видеть то, чего быть не может.

Никаких вертолётов, странных видений, тумана и прочего мне не видится. Тишина и пустота. Ничего. Кажется, будто я закрываю глаза под действием наркоза и уже спустя несколько секунд чёрного вакуума меня тормошат.

— Виктория, вы меня слышите? Просыпайтесь!

Выныривать сложно. Меня кружит и тошнит. А ещё вместе с этим хочется есть. Сладкого почему-то. Зубы стучат, тело колотит. Очень холодно.

— У вас дочь. Два килограмма шестьсот грамм, рост сорок шесть сантиметров. Здорова, хотя недоношена. Отойдёте от наркоза, её принесут кормить.

Волосы на висках становятся мокрыми от слёз. Дочь. Моя Полина. Наша с Захаром…

— Хочу увидеть её, — никогда мне не было так сложно говорить. Больно и сухо в горле, язык неповоротливый.

— Позже, сейчас надо поспать.

Всё это врач-анестезиолог говорит, пока меня куда-то везут на каталке, а потом командует медсестре, называя дозировку лекарства. Она что-то вводит в болтающуюся рядом с каталкой систему и я снова отключаюсь. И снова в темноту. Но уже не такую глухую, как мне кажется.

А вот просыпаюсь под тихий писк монитора, отсчитывающего мой пульс. Свет в палате приглушён, светлые бумажные жалюзи на окнах опущены. Чувствую себя намного лучше: не трясёт, не знобит, только сильно хочется пить.

Наверное, монитор дал какой-то сигнал, когда я проснулась, потому что стоит мне пошевелиться, в палату тут же входит медсестра.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает, внимательно вглядываясь в моё лицо.

— Нормально, — морщусь, но всё же чуть подтягиваюсь на постели. — Горло саднит.

— Это из-за трубки. Пройдёт.

— Мне обещали принести дочку.

— Конечно, — она улыбается. — Сейчас я сообщу в детское отделение, что вы проснулись, и её привезут. А пока позову доктора, что вас оперировал.

Я киваю, медсестра меняет капельницу и уходит. Делаю несколько глотков из стакана, что она принесла. Сейчас мне предстоит самая долгожданная встреча в моей жизни — с моей малышкой. А ещё мне нужно собраться и пережить то, что сообщит врач. Уверена, он в курсе аварии с вертолётом. Я внутренне молюсь, чтобы Захар был жив, неопределённость убивает не меньше горя.

Дверь в палату снова открывается и входит доктор. Моё сердце замирает, а потом делает скачок. Я даже моргаю, опасаясь, а не во сне ли я всё ещё. Это Захар! Живой и здоровый!

Я даже сказать ничего не могу, только прикрываю глаза и не сдерживаю слёз, когда он тоже молча наклоняется и целует меня.

— Спасибо за дочь, — тихо шепчет. — Она невероятная. Сама сейчас увидишь.

— Ты… — упираюсь лбом ему в шею и вздыхаю с таким облегчением, что аж рёбрам больно. — Как?

— Я не полетел. Мы с Романом закусились, и он снял меня с транспортировки. Я не успел тебе написать, была срочная ситуация, а когда освободился, ты уже увидела новости, и тебя везли на скорой.

— Ты оперировал?

— Да, я.

Мне тогда не показалось. Это были его глаза — моего Захара. Живого и здорового.

— А кто же полетел? — спохватываюсь.

— Рома и Дарина, — лицо Зернова мрачнеет. — Пилот и Дарина в больнице. Оба пришли в себя. У пилота сломаны обе ноги, у Дарины плечо и сотрясение. А Рома… он погиб.

Мы замолкаем. Они не были друзьями, но это не отменяет факта, что человека, с которым проводил столько времени плечо к плечу, как Захар, не стало, а такое осознание бьёт.

— Мне так жаль, — говорю тихо и прижимаю голову Захара к груди.

— А где тут наши мама и папа? — в палату входит медсестра, толкая впереди тележку с детской люлькой.

Я задерживаю дыхание, замирая, чувствуя, как в груди разливается невероятное тепло, когда мой взгляд падает на маленькое красненькое личико в обрамлении розовой пелёнки.