Я подарю тебе землю

— Видите ли, сеньор, — начала она. — Случилось нечто такое, что, может иметь для вас весьма неприятные последствия.

— Что именно? И по чьей вине?

Несчастная женщина задрожала от страха.

— Я не виновата... — пробормотала она. — Так уж случилось...

— Да что случилось-то, идиотка? Говори сейчас же!

— В таком случае, хозяин... — глубоко вздохнув, женщина потупилась и сказала: — Боюсь, что Лайя в интересном положении. К осени она разрешится.

Казначей побагровел. Его лицо с нахмуренными бровями выглядело устрашающим.

— Хочешь сказать, что она ждёт ребёнка?!

Эдельмунда виновато кивнула, не смея поднять взгляд.

— Несомненно, — произнесла она наконец. — Поверьте, я знаю все признаки.

— И ты ещё утверждаешь, что ни в чем не виновата!

— Сеньор, я приняла все меры, но иногда случаются неожиданности...

— Да что толку в этих твоих мерах? — заорал советник. — За что я тебе плачу?

— Сеньор, уверяю вас, впервые на моей памяти столь верное средство, как смоченный в уксусе кусок ткани, введённый в женское лоно, не сработало.

Повисла долгая тишина. Бернат Монкузи прекрасно осознавал, что может произойти, если правда вылезет наружу, а Эдельмунде хотелось любыми средствами устранить это неудобство, понимая, что если не найдет выхода, ей в лучшем случае грозит очутиться на улице.

— Сеньор, я знаю, как избавить ее от беременности.

— Дура! Если другие твои средства столь же бесполезны, какой от них прок?! Пошла вон, с глаз долой! Я тебя позову, когда решу, что теперь делать. И чтобы никому ни словечка не смела пикнуть! Если ослушаешься — до утра не доживёшь. Ясно тебе?

Женщина, радуясь, что так легко отделалась, молча кивнула и клятвенно заверила, что рта не раскроет.

— С этой минуты, — продолжал Бернат, — к рабыне никого не пускать. Никто, ни один человек не должен с ней видеться.

Несколько дней советник пребывал в мрачном расположении духа, размышляя, как выбраться из затруднительного положения.

На протяжении трёх долгих месяцев он насиловал Лайю, как только у него возникало желание. За это время его страсть заметно остыла. Во-первых, стоило получить желаемое, как вожделение тут же пошло на спад; во-вторых, холодность девушки выводила его из себя. Поначалу он думал, что со временем она привыкнет, в ней проснётся чувственность и она станет пылкой и страстной. Но этого так и не произошло: она лежала, холодная и безучастная, словно труп. В довершение всего, с каждым днём ее красота все больше увядала. Новость, которую сообщила Эдельмунда, стала последней каплей, заставившей его окончательно охладеть к своей игрушке. С другой стороны, на прошлой неделе по совету управляющего советник истратил внушительную сумму из совместного капитала с предприятием Марти Барбани, а ведь их сотрудничество со временем могло бы принести крупные барыши, и как раз подошел год выплат. Марти отсутствовал в Барселоне уже почти два года.

Советник отчаянно пытался придумать, как выйти из положения. Допустим, Марти получит возможность стать гражданином Барселоны и руку Лайи, а та — законного отца для ребёнка. Бернат не желал даже думать о том, чтобы избавиться от беременности, ведь это величайший грех, которому нет прощения, в отличие от обычных мужских слабостей, которые Господь, напротив, охотно прощает. Сам же он получит возможность влиять на честолюбивого юнца. Нужно только спрятать подальше рабыню, скажем, отправить ее в поместье близ Сальента. Так он сможет обеспечить молчание падчерицы, а рабыня, если в ней возникнет надобность, всегда будет под рукой. И самое главное: никто в доме не должен узнать о состоянии Лайи, а потому он тоже отправит ее в Сальент вместе с Эдельмундой. Когда Лайя родит и ее фигура приобретёт прежний вид, он позволит ей увидеться с Аишей — разумеется, под присмотром Эдельмунды — дав понять, что судьба рабыни зависит от молчания Лайи. Все эти мысли долго крутились в его голове, прежде чем обрели форму.

В этих сомнениях и раздумьях он провёл всю неделю. Наконец, он принял решение, приказал заложить карету и направился в Пиа-Альмонию, к своему духовнику падре Эудальду Льобету, который был также духовником графини Альмодис.

При виде приближающейся кареты с гербом монах-привратник велел молодому послушнику немедленно доложить об этом падре Льобету. Бернат Монкузи выбрался из кареты, не дожидаясь, пока кучер откроет дверцу. Вернувшийся послушник сообщил, что архидьякон ожидает посетителя в своем кабинете. Монах повел советника через многочисленные залы и коридоры огромного здания.

Разумеется, Эудальд Льобет со вниманием относился к любому прихожанину, явившемуся за советом; но, как всякий живой человек, имел свои симпатии и антипатии, и изворотливый советник внушал ему откровенную неприязнь, хотя порой архидьякону приходилось прибегать к его влиянию. Монкузи казался ему холодным и скользким, как змея.

— Добро пожаловать, Бернат. Право, не стоило утруждаться, я бы и сам вас навестил.

— Обстоятельства таковы, что у меня нет времени ждать, — ответил советник.

— В таком случае, будьте добры объяснить причину вашего визита.

Советник опустился на стул напротив каноника.