Я подарю тебе землю

Лишь чрезвычайно внимательный глаз мог заметить, что одна повозка с маслом, в отличие от прочих, крытая парусиной, отделилась от остальных и проехала на территорию кладбища через боковые ворота, где остановилась на почтительном расстоянии от вырытой могилы, в которой предстояло обрести покой останкам менялы. Погребальная церемония шла своим чередом, но время поджимало, и люди беспокоились, что не успеют должным образом совершить все обряды, а ведь им хотелось честь по чести отдать последний долг памяти трагически погибшему сородичу. Никто не обратил внимания на человека, который, привязав коня к кипарису и надвинув до ушей шляпу, сидел на одном из надгробий и делал вид, будто читает молитвенник.

После окончания церемонии Марти подошёл к скамье, где сидела вдова Баруха с двумя дочерьми.

— Сеньора, если вы пойдёте со мной, то сможете кое с кем увидеться, это хоть немного утешит вас в горе, — произнёс он.

Ривка устремила на него вопросительный взгляд.

— Ступайте, мама, — прошептала Башева.

Женщина послушно встала и проследовала за Марти к отставшей повозке. Марти помог ей забраться внутрь через задний борт.

Когда Ривка наконец поняла, что видит перед собой младшую дочь, она бросилась к ней в объятия в безмолвном порыве безграничной любви. Затем они устроились напротив друг друга на скамьях повозки.

— Дочка, я даже надеяться не смела, что после такого несчастья, постигшего нашу семью, Яхве окажется столь милосердным и позволит мне увидеться с тобой перед отъездом.

— Как и ко мне, позволив проводить любимого отца в последний путь.

— Что же теперь с тобой будет, доченька?

— Не печалься обо мне, мама, — ответила Руфь. — Я должна жить собственной жизнью.

— Ты ещё слишком молода, девочка моя, — вздохнула Ривка. — Для меня не было бы большего счастья, чем быть с тобой, но ты же знаешь: слово вдовы ничего не значит, а сама она — все равно, что пустое место. Даже собственная судьба мне не принадлежит; за меня все решили другие.

— Умоляю вас, мама, не волнуйтесь. Я знаю, что однажды все переменится, и мы снова будем вместе.

Легкий шорох парусиновой стенки дал понять, что Марти рядом.

В следующую секунду его голова показалась в просвете между холщовыми занавесками.

— Ривка, вам пора возвращаться к дочерям, — напомнил он. — Не беспокойтесь за Руфь: я буду заботиться о ней, как заботились бы вы сами. Ваш супруг доверил мне ее, и я не обману его доверия. При первой возможности я передам вам весточку.

Женщины вновь крепко обнялись. Ривка выбралась из повозки и обратилась к Марти:

— Позвольте поблагодарить вас от имени Баруха. Я всегда знала, что вы — самый лучший наш друг, а теперь убедилась, что вы даже ещё лучше, чем я думала.

Когда женщина удалилась, с козел послышался голос Жофре:

— Ну, что, Марти, возвращаемся?

— Да, возвращайся, только не суйся на конюшню. Отведи повозку во двор дома и запри ворота; высади Руфь, а потом отведи повозку на верфь.

— Не волнуйся, все будет сделано в лучшем виде, — пообещал Жофре.

Не успела повозка сдвинуться с места, как из-за парусины послышался голос Руфи.

— Марти, неужели вы мне не позволите отдать последний долг памяти отца?

С этими словами из-за занавески высунулась ее белая ручка и высыпала Марти в ладонь полную пригоршню розовых лепестков.

106

Планы мести

Маленьким графам исполнилось уже почти пять лет. Ни одному незнакомцу не пришло бы в голову назвать их братьями. Скорее они напоминали аверс и реверс одной монеты. Рамон был миловидным, высоким и белокурым, с открытым и дружелюбным характером; Беренгер же, напротив, имел приземистую фигуру и желтоватый цвет лица, характером обладал замкнутым и неуживчивым, а кроме того, был подвержен внезапным вспышкам ярости. Альмодис делала все, чтобы их сблизить, и следила, чтобы они все время играли вместе.

В это утро Беренгер настолько разбушевался, что вывел из терпения собственную мать. Набросившись на Рамона, он пытался отнять у него игрушку; возмущенный крик Рамона звенел у нее в ушах, отвлекая от чтения маленького часослова, подаренного Эудальдом Льобетом.

— Сеньора, Беренгер мешает мне играть! — заныл мальчик.

Оставив книгу на атласной подушке, лежавшей рядом, Альмодис решила в очередной раз выступить в роли третейского судьи. Беренгер, увидев, что мать вот-вот вмешается, моментально сломал игрушку, из-за которой разгорелся спор.

— Ай, как нехорошо, Беренгер, — укорила она. — Рыцарь должен уметь делиться с товарищами.

— Ты всегда его защищаешь! — надулся малыш.

Альмодис немного смягчилась.

— Поиграйте лучше в другую игру, — предложила она. — Скажем, в прятки с Дельфином?

Братья любили играть с карликом, ценили его остроумие и предприимчивость, и в эти минуты ненадолго забывали о неприязни друг к другу. Мать прилагала все усилия, чтобы их помирить; вот и сейчас она решила объединить их общей игрой, а их противником сделала своего шута.