Я - подводная лодка!

Мы сидим с Тунером в комнате у инженера-механика Валерия Зыбина и пьем вьетнамский апельсиновый ликер, заедая приторную сладость уральскими солеными груздями. Зыбин вспоминает:

- Перед самым столкновением написал четыре письма. Долго не мог собраться, но все же сел и написал. И вот надо же - остались в каюте, сгорели со всеми бумагами. Теперь садись и пиши по новой. А не могу.

На кухне хлопочет жена механика Тамара. В свежевыкрашенных волосах исчезла седина. Ее тогда огорошила соседка жены замполита. Вбежала и запричитала: "Томочка, не расстраивайся! Наши утонули..." Тамара в обморок. Двое суток на таблетках, плакала, прижимая малышей, пока не узнала, что Валерий жив.

В комнату прокрадывается четырехлетний Саша.

- Пап, можно твою гитару взять?

- Можно. Только верхом не катайся!

- Я тока струны подергаю.

- А ну дай мне. Я сам подергаю...

Зыбин пристраивает гитару на колене. Взяв пару аккордов, он запел песню, которую сложили оставшиеся в живых матросы С-178 - Андреев, Зыков, Климович, Мальцев, Кириченко...

Здравствуй, море, снова мы с тобою,

Снова ты приветствуешь меня.

За бортом твои пучины воют,

За кормой осталася земля.

Сколько лет дружили мы с тобою,

Сколько лет здесь был наш отчий дом,

Но случилось что-то вдруг с тобою

Мы тебя сейчас не узнаем...

Уходя из Мальцевских казарм, мы столкнулись с бывшим командиром С-178 капитаном 3-го ранга Валерием Александровичем Маранго и лодочным доктором старшим лейтенантом Григоревским. Маранго - высокий, чернявый, худощавый офицер с довольно красивыми чертами лица. Трудно было поверить, что через месяц-другой ему придется надеть черную робу заключенного. Но судьба его уже была предрешена, хотя он и отдавал ещё Тунеру, замещавшему механика, последние распоряжения по списанию имущества БЧ-5. Тунер сказал мне, что Маранго не повезло и в семейной жизни: сын тяжело болен, хроник.

Главное, что вменялось в вину командиру, - он не объявил боевой тревоги при входе в узкость и на лодке была выключена радиолокационная станция, то есть не было организовано ночное наблюдение. Но вина пьяного судоводителя на рефрижераторе со злополучной "чертовой дюжиной" на борту гораздо горше. Тем не менее им дали одинаковый срок. И хотя Кубынин, выступавший на суде как свидетель, протестовал, писал потом кассационные жалобы во все судебные инстанции вплоть до Верховного суда СССР, приговор командиру смягчить не удалось.

Из лагеря, где-то на Камчатке, он писал старпому письма, полные горького юмора: "Пилим лес... Хожу во всем черном, как на флоте. Только благодарностей получил здесь больше, чем за всю службу - фитилей..."

Москва. Декабрь1981 года Вернувшись в Москву, я принялся разыскивать старпома - Сергея Кубынина. Первым делом отправился в Солнечногорск, во флотский санаторий. Часа через три я уже бродил по лабиринту коридоров фешенебельного корпуса в поисках кубынинской комнаты. Медсестры его знали, заприметили.

- Высокий такой? Темненький? В двадцать четвертой живет.

Но в двадцать четвертой Кубынина не оказалось. Его соседи сообщили, что он уехал в Москву к родственникам, вернется ли сегодня - неизвестно, он частенько там ночует. Я оставил ему записку с просьбой позвонить, как только снова окажется в Москве. Попросил контр-адмирала Пушкина, главного редактора "Морского сборника" (он отдыхал в соседнем корпусе), чтобы тот передал Кубынину мою записку на словах. И уехал несолоно хлебавши.

К счастью, через несколько дней в трубке моего домашнего телефона раздался глуховатый голос:

- Николай Андреевич? Кубынин Сергей...

Мы договорились встретиться в зале пригородных касс Ленинградского вокзала. Я не видел Кубынина даже на фотографии, но узнал его в пассажирской толчее почти сразу. Высокий хмурый парень в грубокожей "канадке" прохаживался вдоль кассовых автоматов.

Для начала мы отправились в Центральный Дом литераторов. Там, в верхнем буфете, за чашечкой кофе и рюмкой коньяка Кубынин и начал свой рассказ...

За соседним столиком шумели нетрезвые поэты и кто-то громко читал стихи о том, как "он падет на поле боя...". Странно было слышать на фоне буфетного шума исконно флотские слова: "прочный корпус", "буй-вьюшка", "перископная шахта".

Обедать мы отправились ко мне. И там, на Преображенке, окончательно перейдя на дружескую ногу, Кубынин час за часом пересказал хронику катастрофы. Под конец, когда старпом заметил, между прочим, что в госпитале с его кителя растащили все знаки, я отколол со свой тужурки жетон "За дальний поход" и отдал Кубынину. Это было все, что я мог пока сделать для него...