Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

«Восточная Пруссия, 1945 год. Как сейчас помню: не даёт немецкий пулемётчик, оставленный в арьергарде, провезти через поляну наши стопятидесятимиллиметровые пушки-гаубицы — тяжёлые, неповоротливые, прицепленные к мощнейшим американским тракторам “Катер-Пиллер Д-6”. Рядовой Кузнецов Василий — “беломорканальник”, осуждённый на 10 лет (как попал он на фронт — прямо из лагеря или побывав в штрафной роте и искупив свою вину кровью, — не помню), получил от меня приказ: пробраться к дому, из которого ведётся огонь, и ликвидировать огневую точку. Через полчаса пулемёт замолк. А ещё через десять минут Вася принёс затвор немецкого пулемёта и… голову стрелявшего немца.

— Боже мой! Зачем голова? — вскричал я.

— Товарищ гвардии лейтенант, вы могли бы подумать, что я затвор с брошенного пулемёта снял, а стрелявший сам ушёл… Я голову его принёс как факт, как доказательство!

Я представил его к ордену Славы и первый раз увидел, как он плакал! Навзрыд!

…Убеждён, что Вася в преступный мир не вернулся. Свою целительную роль сыграли доверие и поощрение!»

Мы были бы рады разделить мнение Евгения Яковлевича. Но из рассказа видно, что герой Вася не отказался от прежних замашек. Обычай отрезать голову «для предъявления» — чисто гулаговский. Правда, практиковался он не столько зэками. Охота за «головками» представляла собой доходный промысел. За поимку беглых лагерников НКВД выплачивало охотникам Северной Сибири (а также карелам, казахам и другим аборигенам в местностях, где были расположены лагеря) премии деньгами и товарами — сахаром, мукой, мануфактурой, порохом и пр. Жак Росси в «Справочнике по ГУЛАГу» сообщает: «Так как поймать беглеца, а потом вести его по тундре трудно и опасно, его пристреливают, отрезывают голову и прячут от зверя. Когда соберется достаточно, мешок с “головками” погружают на санки или в лодку и отвозят “заказчику”. Мешок выглядит так, как если бы в нём были арбузы»… Интересно, что документы на выплату «премиальных» оформлялись счетоводами, которые чаще всего были заключёнными. Так что зэки легко перенимали «нравственные принципы» гулаговского начальства.

Для Васи отрезание чужой головы было поступком совершенно естественным. Нужно доказательство — получите! Так же естественно и зарезать человека, который чем-то мешает, не то сказал или не так поступил. Назвать это результатом «осознанья и просветленья» язык не повернётся…

Драп со смыком

Да, не следует идеализировать «блатную армию». Но дух уголовщины царил и в штрафных ротах, где воевали провинившиеся бойцы из обычных маршевых подразделений действующей армии. Приведём отрывок из рассказа бывшего штрафника Валерия Голубева: «В штрафной батальон[4] я из авиашколы попал. Колючей проволоки восемь рядов — только тени за ней проглядывают. Станция Овчалы, около Тбилиси… У многих штрафников война началась сразу, как только они пересекли ворота штрафбата. Там болтались “старики”, устраивали “проверку” вновь прибывших: кто позволял себя раздеть — раздевали… Эту дань переводили в деньги и давали, говорят, взятку начальству, чтобы их не отправляли на фронт. Они были те же штрафники, но сплотились, создали банду… Убийства происходили каждый день, вернее, каждую ночь. Кто успевал вскрикнуть, кто и так… Гибло много людей: один в карты проиграл, другого проиграли. Утром складывали трупы у ворот. За ночь собиралось два-три трупа, иногда — больше, штабель накладывался. Из вновь прибывших обычно мёртвыми оказывалось человек пять. Сначала было удивительно, потом к этому привыкли».

Кому-то этот рассказ покажется диким: ведь речь не об уголовниках, а о бойцах обычного призыва! Но ведь и в маршевых частях воевало немало уголовников. Некоторые к моменту войны не успели «осесть» в лагерях: их не «замели» органы правопорядка. Зато под мобилизацию эти урки попали.

Когда-то я беседовал со старым ростовчанином Владимиром Пилипко о блатном Ростове 1930-х годов. Владимир Ефимович был в те времена мальчишкой и жил на Тургеневской улице — вотчине ростовских карманников. Он завершил свой рассказ так: «А потом была война, на которую ушли и повзрослевшие малолетки, и “щипачи” — те, которые к 1941-му не успели угодить за “колючку”. Никого из них позже я не встречал. И немудрено: 90 процентов ребят из нашего района погибли на фронте. Война всех сравняла — и “жуликов”, и “фраеров”…» Уклонение от мобилизации каралось расстрелом.

Других блатарей призвали с отсрочкой приговора. Разумеется, в армии такие бойцы-молодцы были основными кандидатами в штрафники. Любой командир в первую очередь избавлялся именно от них. А в штрафных ротах эти ребята насаждали свои «законы».