Я прикасаюсь. Книга стихотворений разных лет

Я из той Стороны, где и счастье, и вера -

Странны, словно под детской кроваткою нож.

Я из той Стороны, где достаток и мера -

Двое самых гонимых и жалких святош.

Я из той Стороны, где царевич на волке

Сыплет искры на тонкие пальцы сосны.

Я из той Стороны, где клок шерсти на холке

Выдран с костью. Но с Богом – из той Стороны.

Орел

Он – гордая птица. Владыка всегда

Боится за трон, пусть ему и вода,

И горы, и чащи, и небо подвластны.

Но сны властелина бывают ужасны.

Соперники, недруги в снах. Да и днем

Томление власти проклятьем на нем.

Ему же претит сей владыческий круг -

Он просто весь мир созерцает вокруг.

Под клювом надменным плывут облака,

Холодные очи глядят свысока

На жизнь, что течет где-то в самом низу,

Где мертвую рубит крестьянин лозу,

Где гаснут поэты, влюбляются воры,

Где войско идет на чужие просторы,

Где нежность и грязь, красота и обман,

Где веру скрывает безверья туман.

Гордыни венец, постигающий мир,

Он бабочек, бьющихся в стекла квартир

Беззвучно смеясь, презирает легко.

Он выше их всех, он от них далеко.

Он знает, что мир переделать – задача

Совсем не его. Его доля – удача,

Над ним вожделенная светит звезда.

Он вечно спокоен, циничен. О да,

Всмотрись в его позу, гляди, как парить

Он может над всеми – о чем говорить?

Но мы ведь не знаем о том ничего,

А сердце так часто болит у него.

***

Где же светлые, жаркие летние ленты?

Время их не щадит – выцветают они.

Оказалось, что строят себе монументы

Только длинные, черные, горькие дни.

Краски выцвели все – лишь одна задержалась.

Желтый лес – полинявшей картине под стать.

А вот черная с белым – та лента осталась,

Ведь действительно – нечему в ней выцветать.

Отчего это так? Знаю, все по спирали

Возвращается снова – сумей лишь узнать.

Но не все же, что мы, торопясь, потеряли

К нам придет и наполнится светом опять?

Это было бы странно и несправедливо,

А поэтому мы возвратимся к тому,

Что терять не спешили. И мы не на диво

Возвратимся сполна к естеству своему.

И так было, так будет. А кубок янтарный

Из осколков собрать и святым не дано.

Это все не от нечисти и не от кармы,

Это нами так с богохулой введено.

***

Лес стоял, удивленный щедротами лета.

Ведь недавно он был, словно в старом кино -

Черно-белый, немой, неживой и отпетый

Дребезжащим роялем под белым сукном.

Только дятел-тапер, да голодные волки

Звук вдыхали в него, еле слышный куплет.

И с журнальных страниц не ползли кривотолки,

Потому что на зимний лес критиков нет.

И никто не искал в нем ни смысла, ни слова,

Ни того, для чего нам тоска бытия.

Просто холодно было и плохо без крова.

Не искал в нем идеи и смысла и я.

А потом кто-то взял карандаш и раскрасил

Еще бледно, листву. Внес в палитру свирель.

Наследила улыбка. Кто ж был этот классик?

Его имя известно – то просто апрель.

А потом прорезались и новые краски.

Из-под маски Пьеро показалось лицо.

И оно было маской, но вскоре все маски

Раскололись, со звоном упав на крыльцо.

И живое предстало – вот губы в малине,

Вот черника зрачков, луг душистых волос.

Только что-то не так в этой новой картине,

Если веки упруги, не пухнут от слез.

Мне все кажется – маска одна не упала

И себя выдает неподвижностью глаз.

Мне все кажется – нет ни конца, ни начала

У обманчивых масок с набором гримас.

***

Дороги нет в наш сокровенный мир,

Огромный и единственно не лживый.

И ни один прожорливый вампир

Не высосет его, пока мы живы.

А после смерти – с кровью пополам

Он причастится им – ни каплей больше.

Сей мир – наш самый ценный, нежный хлам,

Который мы храним всю жизнь и дольше.

Он в нас – частица жизни всех людей

Не наверху, но в пятом измерении.

Он в искренности проклятых идей,

Он в святости, прозрении, презрении.

Он недоступен циникам, хлыстам,

Дурному сглазу, гнилым зубкам склоки

И погребен под тяжестью креста,

Чтобы с рождения – быть одиноким.

Мое будущее

Я скоро закончу (дай бог!) институт,

И каждое утро тогда я

В раздутом метро буду ездить не тут,

А там, тонкой свечкой тая.

Года пролетят как из поезда рощи,

Всем друг на друга похожи.

И все будет глуше, и все будет проще

Для дряблых души и кожи.

Я буду носить роговые очки,

Портфель и четыре недуга,

А вечером черные есть кабачки,

Убитые злющей супругой.

Забуду кто Блок был, а кто Пастернак,

Стихи назову чертовщиной,

И буду болеть за московский "Спартак" -

Лысеющий глупый мужчина.

Не буду чураться я скучных бесед,

В чуму научусь веселиться.

Со мной будет пить по субботам сосед,

А женушке шуба приснится,

И будет она голосить и хрипеть,

Ругая судьбу на рассвете.

А за стеной будут бабки храпеть

И в папу ленивые дети.

Я только утешусь тем, что не один,

Что нас половина планеты

И, в общем-то, сносно живет кретин,

А в юности все – поэты.

Но, может быть, сказка еще не вся,

И теплятся мысли простые -

Что я проживу, огонь пронеся,

Мечты и надежды святые!

Ртутный дождь

Небо ниже спустилось. Но я не ушел.

Небо стало густеть. Я как в детстве, стоял

И смотрел, замирая, туда, где гроза

Превращалась за крышами в огненный шквал.

Очень странно соседство воды и огня!

Вот две капли упали. Подставив ладони,

Я поймать их успел. Они бойко резвились,

Словно маленькие, но строптивые кони.

Только – что это? Капли особенный блеск -