Допустим. В бумагах, по крайней мере, так записано. Мать перебралась из России, отец тоже был репатриантом из России, точнее, из Беларуси – из Минска, Гомеля. А я родился в Варшаве. Еще до того, во время переезда, в дороге умер мой брат. Выживи он, меня бы не было. А вскоре после того, как я появился, мои родители умерли.
Почему ваши родители покинули Гомель и перебрались в Польшу?
Не знаю, что тут сказать – меня тогда не существовало. Но не думаю, что из-за своего антикоммунизма. Возможно, и в нем было дело, но ничего об этом рассказать не могу.
Может, по каким-то политическим причинам?
Кто его знает… В те годы все поляки, которые были польскими гражданами, уезжали из России.
У ваших родителей было польское гражданство?
У матери, кажется, нет. У отца было, а матери полагалось как члену семьи.
Сколько вам было лет, когда вы осиротели?
Я сам точно не знаю. Отец умер, когда мне было то ли три, то ли пять, в 1924-м, может быть, в 1926-м, а я родился в 1922-м[6]
. Помню только, как сидел у него на коленях, и ничего больше.А мама?
Мама умерла, кажется, в 1934-м. Мне тогда двенадцать, от силы тринадцать было. Но я точно не знаю – кладбище, на котором она похоронена, дважды бомбили. Первый раз – в 1939 году, второй – во время Варшавского восстания. Камня на камне от ее памятника не осталось. Когда в 1939-м сдавал выпускные, мне сказали, что надо пойти на могилу мамы и сказать: вот, сдал на аттестат. Тогда еще хотя бы следы ее могилы сохранялись, но там то ли новую аллею прокладывали, то ли еще что-то делали, так что в 1940-м могилы и в помине не было.
Кем был ваш отец?
Очень интересный вопрос. Об этом никто не знает. Вообще никто в доме. Может быть, и знали, но я был слишком мал, чтобы со мной на такие темы разговаривать. Мама работала в детской больнице сестрой-хозяйкой, всегда в вечернюю смену. Вовращалась в четыре утра, когда я уже спал, а дома была только Франя.
Франя? Кто это?
Ну… Такая себе Франя. У меня не было родни. Родители, как я говорил, приехали из России. У мамы – двенадцать братьев, все эсеры. Не знаю, то ли в 1918-м, то ли еще в каком-то в Гомель пришли большевики и вытащили из дома всех братьев (у деда было так много детей потому, что он все ждал девочку). Не смейтесь, это важная деталь. Так вот, когда этих двенадцать братьев повели к памятнику Понятовскому, чтобы расстрелять, моя мать, этакая
Ваш отец тоже разделял эсеровские идеи?
Не знаю… Ничего не могу сказать. Мать была типичной социалисткой, то ли руководителем, то ли секретарем женской социалистической организации[7]
. В те годы все они делали революцию вроде бы легально. Это была еще та революция – женщины, социалистки, к тому же еврейки.То есть ваша мать состояла в Польской социалистической партии?
Нет, она была в Бунде[8]
. Помню, взяла меня на какой-то их митинг, где выступала. Он проходил в Варшаве. Бунд – это была еврейская социалистическая партия вроде польских социалистов. Они обещали, что построят тут социализм, и неважно, кто ты – украинец, белорус, еврей, поляк – всем будет хорошо.А насчет коммунистов в тридцатые годы у вас уже никаких сомнений не было?
Конечно не было. Я знал, что коммунизм – это обычная диктатура, которая убивает людей, чтобы удержаться у власти. Меня этому сызмальства мама научила, моей заслуги тут нет. Однажды (кажется, в 1933-м или в 1934 году это было, не помню[9]
) она мне сказала: «Марек, если хочешь последний раз в жизни увидеть настоящий социализм, поехали со мной в Вену. Потом социализма нигде не будет». Там проходила Рабочая олимпиада, но я предпочел поехать в лагерь с подружками.В каких школах вы учились?
Меня из всех школ то и дело вышвыривали.
Расскажите об этом подробнее.