Я признаюсь во всём

— Я часто была несправедлива к тебе, я делала тебе больно, я знаю. Все будет по-другому, Рой, когда ты отсюда выйдешь, я обещаю…

— Да, Маргарет. — Подушка становилась мокрой.

— Все будет по-другому… и ты, Рой, мы же все еще любим друг друга, ведь так! Я люблю тебя, это я знаю. И ты ведь все еще любишь меня, да?

Я кивнул.

— Скажи, что ты меня еще любишь, Рой!

— Я люблю тебя, Маргарет, — сказал я, хотя не любил ее больше. Она лежала на моей руке, мне было тяжело.

— Мы уедем из этого города, Рой. Здесь у нас не было счастья. Мы поедем домой. Дома все будет хорошо. Возможно, мы никогда больше не вернемся в Европу.

— Возможно.

— Европа не подходит нам, Рой. Все было как в том фильме.

— Да, похоже.

— Но у нас все кончится по-другому, да?

— Да, — сказал я. У меня все уже закончилось, давно. И у нее тоже. Только она не хотела этого признавать.

— Поцелуй меня, — неожиданно сказала она.

Я поцеловал ее, чувствуя хорошо знакомый запах: зубной пасты «Пепсодент», духов «Шанель № 5» и мыла «Палмолив».

— Спасибо тебя, Рой, — сказала она.

— За что?

— За все. За все годы. За каждый день.

— Я тоже благодарен тебе.

Вошла медсестра:

— Вам надо идти, миссис Чендлер.

— Да. — Она поднялась и поправила костюм. Ее глаза покраснели от слез, но она героически улыбнулась и отступила в сторону, чтобы пропустить медсестру, которая принесла мне порошок. При этом она быстро припудрила лицо.

— Пока! — Она еще раз поцеловала меня.

— До свидания! — сказал я и пожал ей руку.

— Когда ты выйдешь из наркоза, я буду сидеть на твоей кровати.

— Мило, — сказал я.

— Спи спокойно.

— Конечно.

— И помни о моем шестом чувстве.

— Я помню, Маргарет.

— Я больше не буду звонить.

— Да, так будет лучше. Я буду спать.

— А я буду молиться за тебя.

— Да.

— Будь здоров, Рой, — прошептала она. Слезы опять покатились у нее из глаз, она поспешила к двери. В дверях она повернулась и улыбнулась мне, лицо ее было мокрым.

— Спокойной ночи, Маргарет, — сказал я.

Она всхлипнула и выбежала из комнаты. Медсестра открыла окно и взбила мне подушку.

— Завтра вечером все уже будет в порядке, — сказала она и успокаивающе улыбнулась.

— Да, спасибо.

— Вам еще что-нибудь надо?

— Нет, спасибо.

— Спите спокойно, мистер Чендлер. Она ушла.

Я выключил свет и лежал в темноте. На потолке шевелились тени от листвы. Лаяла собака. Потом наступила тишина. Я попытался думать о завтрашнем дне, но чувствовал себя очень слабым. Медсестра дала мне сильное снотворное. Постель была мягкая и теплая, веки тяжелели. Может, позвонить Иоланте? Я размышлял. С каждой минутой возможность что-либо соображать таяла, позвонить становилось большой физической проблемой. У меня было чувство, что от слабости я не смогу поднять руку. У меня не было сил. Все стало безразличным.

Когда я почти уснул, зазвонил телефон.

Я вскочил и поискал рукой трубку. Когда я ее наконец нашел, я приложил ее к уху и опять опустился на подушку. Это была Иоланта.

— Меня не хотели с тобой соединять. — Ее голос звучал глухо и как будто издалека. — Но я настояла.

— Да, Иоланта, — медленно сказал я.

— Ты уже спал?

— Мне дали снотворное.

Тишина.

— Ты не позвонил, — сказала она.

— Да.

Опять тишина.

— Ну ничего, — сказала она.

— Иоланта…

Я мог говорить только отдельными словами, я лежал на трубке, мне казалось, я не смог бы ее удержать.

— Да?

— Они будут оперировать меня. Завтра.

— Да.

— Мне жаль, что я не позвонил.

— Ничего страшного.

Долгая тишина.

— Ты еще здесь? — спросила она.

— Да.

— Всего хорошего, Джимми.

— Спасибо.

— Больше мне нечего сказать.

— Я знаю.

В трубке что-то шуршало. Мы молчали.

— Иоланта, у тебя есть дома виски?

— Да.

— Выпей глоток.

— Хорошо, Джимми. — Через мгновение она спросила: — Ты думаешь об этом?

— Да, — сказал я. Я действительно думал об этом.

— О нашем последнем…

— Да, — сказал я.

— И ты мне позвонишь — потом?

— Да.

Опять тишина.

Потом:

— Ты не рассердишься, если я сейчас положу трубку?

— Нет, — сказал я. — Спокойной ночи. Не забудь про виски.

— И думай об этом.

— Да.

Потом она сказала:

— Если… если все будет плохо, Джимми, я убью себя вероналом. А об этом я тоже думаю. Это так мило, что мы оба об этом думаем, да?

— Да, — сказал я, — это мило.

18

День начался для меня в шесть часов утра.

Поесть мне не дали, зато меня посетил парикмахер. Он быстро и уверенно выполнил свою работу. Сначала он состриг мне волосы ножницами, потом стриг электрической машинкой, а после намылил мне голову и побрил ее. Он считал, что должен беседовать со мной, и рассказывал о своих детях.

Их было трое, два мальчика и одна девочка. Мальчики были здоровыми, а девочка все время болела. Он очень волновался за нее. Его звали Кафанке, он был из Берлина, но уехал оттуда из-за бомбежек. В 1945 году он приехал в Мюнхен. Это был очень милый парикмахер. В полседьмого он закончил работу.

— Желаю счастья, мистер Чендлер, — вежливо сказал он, прощаясь. После него пришла доктор Ройтер.

Она прекрасно выглядела, просто вызывающе — хорошо выспавшаяся и ухоженная. Она принесла шприц для инъекций и попросила меня оголить правое бедро. Я снял пижамные брюки. Она вонзила иглу.

— Так, — довольно сказала она.

— Что вы мне вкололи?