Я признаюсь

Маленькая спящая куколка. Мечта эни.

Я пробовал мысленно ее отретушировать. Я отмыл ее, снял пирсинг, заклепки, смыл краску с волос, постриг, раздел, одел, свел с нее татуировки и намазал руки кремом.

Я сделал для нее подрамник, натянул свой холст и облизал кончик кисти, прежде чем обмакнуть ее в краску.

Я раскаивался.

О-ля-ля. Черт-те что.

А та, другая фифа все еще не вернулась. Она ему обо мне, что ли, рассказывает или как?

Там-да-да-дам! Красавчик Джо, реванш.

Знаешь, зая, я только что встретила одного человека, и мне, правда, надо поговорить с тобой об этом, потому что моя внутренняя малышка Жужу страшно боится снова потерять себя, и…

Или же она рассказывала обо мне одной из своих ниццких подружек… Да нет же, вот честное слово… Вот так, прямо в вагоне-ресторане… Ну да, там, где на стене висит дефибриллятор… Ну да… Ну да, говорю же тебе… Парижский красавчик… С золотой кредитной картой, в белой рубашке, весь загорелый… Да еще и сирота, представь? Знаешь, типа… Он такой горячий, прям чуть там не кончил… Многообещающе, скажи? Хи-хи-хи… Чего? Дала ли я ему свой мобильный? Ты с ума сошла… Парижане – все равно что лепешки из нутовой муки, их едят кончиками пальцев… Хи-хи-хи.

Хи-хи-хи. Убаюкиваемый нескончаемым потоком собственной глупости, я заснул.

4

– Мусье! Мусье! Плямо сичас, надо виходить! Поля на виход! Иначе отплавишься в депо на севелный вокзал, да.

Какой-то сенегальский стрелок[80] (нет, беру свои слова обратно, просто негр в коричневой форме и красной пилотке, уборщик, но я не знаю, как об этом сказать, чтобы не выглядеть маленьким белым расистом) (допустим, кузен милашки Лили, приехавшей из Сомали) (с точки зрения политкорректности, так, наверное, не лучше, зато позволяет мне ненароком упомянуть песню Пьера Перре[81], которого так сильно любила моя мать, познакомившая с его творчеством не одно поколение детей в том возрасте, когда учительница всегда права и все усваивается сердцем).

Ладно. Исправляюсь:

– Мсье, мсье… просыпайтесь. Вы прибыли в Париж.

Ох, как же мне было плохо. Ох, как же мне было холодно. Ох, как же тут было темно. И, ох, как же я был одинок в этом призрачном семейном отсеке.

Шум пылесосов бил мне по ушам, я скорчился, вздохнул, потер щеки – кожа как наждачка, встряхнулся и собирался уже было вылезти из этого проклятого отсека, когда заметил лежащий на столике лист бумаги.

Это была страница, вырванная из блокнота. Это был рисунок. Мой портрет.

Это был я, улыбавшийся во сне.

Я, благодаривший Натана, Патоша, Момо, Артура, Камиллу и всех моих друзей за то, что они все еще живы.

Что они по-прежнему есть.

И как же я был хорош… То есть, простите, как же хорош был портрет. Так хорош, что я едва осмеливался узнать в нем себя.

Но нет. Это был я. Я счастливый. Такой, каким я себя не видел уже тысячу лет. На самом деле я был не так уж и стар. И выглядел не так уж идиотски. И не так уж изможденно. Это был настоящий я. Красивый я. Я, нарисованный от руки. Такой, которого любили, пусть немного, но по-настоящему, хотя бы то время, что потребовал этот набросок.

Под этим рисунком китайской тушью с размывкой имелась легенда, выполненная красивым, элегантным и очень гармоничным почерком, следующего содержания:

Мы живем одной жизнью, грезим о другой, и та, о которой мы грезим, истинна[82].

Не знаю почему, но я вдруг как-то сразу протрезвел. На меня навалилась пелена грусти. Не знаю почему. Быть может, потому, что в этом отражении я увидел себя таким глупцом…

Я взял свой подарок и ушел.

5

Это был очень длинный поезд – сдвоенный состав, и расстилавшийся передо мной перрон казался бесконечным, наступила ночь, я уже скучал по родным местам, и меня никто нигде не ждал.

Я долго шагал к мертвенно-бледному свету вокзала Монпарнас, ощупывая все свои карманы в поисках этой чертовой связки ключей.

Уже чуть было не плача.

Это все наверняка похмелье.

Похмелье. Усталость.

Мои глаза, которые вечно ничего не замечают, которые все теряют из вида, глаза калеки, их пощипывало.

Я сглотнул.

Я всегда сглатываю.

Пресловутая техника простуженного ныряльщика.

6

– Это, случайно, не твои?

В самом конце перрона, в месте его соединения с основной платформой, одна из моих попутчиц протягивала мне руку, в которой позвякивала связка моих ключей.

Которая из них?

О, да это как пожелаете, друзья мои!

Дух Анри, благодарю тебя