Я прошу прощения

– Так зарабатывают хорошие врачи. Я за вещами.

Он ушел, и я смогла осмотреться. Зал соединен с кухней в стиле high tech, ничего лишнего: никаких полотенец цвета «влюбленный поросенок», никаких прихваток и рюшиков. Женщиной тут и не пахло, скорее, напоминало операционную. Потом я допрыгала еще до одной комнаты – вероятно, спальни. Вот она меня точно поразила: черные стены, зеркальный потолок и черная кровать с черным шелковым бельем прямо посреди комнаты. Все, больше никакой мебели там не было! Просто «гроб» какой-то, а не опочивальня.

– Я приготовил соседнюю комнату для тебя, если тебя смущает цвет стен, просто на черном грязи не видно, можно месяцами постель не менять… – услышала я из-за спины голос Богдана, рассмеялась.

– Да уж, похоже на комнату какого-то извращенца. У тебя там нигде не припрятаны зажимы для сосков и анальные пробки, доктор?

– Варя, каких-то двадцать лет, откуда такие познания?

– В кино смотрела! – ответила я и попрыгала уже в «свою» комнату.

Там ничего поражающего мое и ваше воображение не было – кровать, гардероб и письменный стол у окна. Как по мне, он был там совсем неуместен.

– В книге вычитал, что дети должны делать уроки при дневном свете.

Я опять рассмеялась.

– Бодя, я уроки уже давно в телефоне делаю. И ты перепутал, меня родили другие люди!

Мужчина насупился, поставил мой чемодан на пороге и удалился. Через полчаса мы уже уминали за обе щеки макароны с соусом песто и отварные сосиски с привкусом детства.

– Ну, Варвара, какие планы на будущее? В университет тебе можно будет недели через две только…

Я кивнула головой: «Знаю».

– Не знаю, может, тогда йогой займусь. Вообще, не думала пока, мне на ту квартиру надо съездить… там вещи…

Богдан отставил тарелку в сторону.

– Не думаю, что это будет хорошо для твоей психики. Я могу съездить, напиши список того, что тебе нужно привезти или купить. Напоминаю, что я пообещал твоим родителям, что, пока они за границей, – я тут за главного.

«Пока они за границей» – это еще два года иностранного контракта. Мои родители-геологи, и сейчас они где-то в затерянных землях Аргентины, каждый день передвигаются в поисках полезных ископаемых.

– Тогда мне нужна пижама, джинсы, куртка весенняя, трусы… – я начала перечислять список необходимых вещей.

– Все-все, хватит, напиши в сообщении. Пообедала?

Я во второй раз за последние несколько минут утвердительно махнула головой. Конечно, это здорово, что Богдан принял меня у себя. Окажись я вот так один на один с этой трагедией, вряд ли бы смогла остаться в своем уме. Мой лечащий врач абсолютно прав: чтобы не ремиссировать, не впадать в панические атаки, истерики и слезы, мне действительно надо очистить все жесткие диски памяти. Мы говорили однажды с Бодей на эту тему, еще в больнице. Он попросил психиатра проконсультировать меня и после его вывода по состоянию моего психического здоровья усадил меня напротив себя и провел беседу на тему того, как пережить потерю близкого человека. Видимо, вывод психиатра был неутешительным. Но в тот вечер я удалилась из социальных сетей, добровольно отдала свой телефон и сняла с руки кольцо, подаренное на помолвку. Как бы это ни звучало, но для того, чтобы пережить боль, нужно убрать любые напоминания о ней.

Я думала, что родители Клима осудят меня за то, что я ни разу не съездила на кладбище, когда уже врачи разрешили выходить на улицу. Но я не могла! И Богдан запретил. Я видела, что он тоже очень страдает, но подавляет в себе чувство одиночества и потери. Просто физически подавляет: если он находился не у меня в палате, то в операционной. В таком темпе жизни все страдания притупляются. Простыми словами: к страданию ведет осознание.

Однажды я проходила по больничному коридору и увидела по телевизору кадры свадьбы. Фильм какой-то, наверное… Сползла по стенке прямо посреди отделения. В память врезались осколки разбитой бутылки шампанского. Богдан тогда всю ночь гладил меня по голове и рассказывал, куда мы поедем, когда я поправлюсь. Я не понимала, как можно куда-то ехать, если Клима нет… Оттолкнула его от себя тогда, а он сказал, что ему еще больнее. И вот тогда я осознала, что быть эгоисткой даже в своих страданиях – плохо. Он потерял брата, и, возможно, теперь я должна ему его заменить. Поэтому после обеда в новом жилище предложила Бодьке поиграть в морской бой. По ночам, в больнице, когда я не могла уснуть, мы чертили клеточки и квадратики – двухпалубные, трехпалубные…

– Беру курс на Пилау! Сейчас посуду помою и сыграем, – нейрохирург согласился на мою детскую забаву.

– Дэ восемь!

– Ранила!

– Дэ девять!

– Убила!

Я дернулась, как от удара током.

– Плохое слово какое-то, – сказала я, скомкала бумагу с начерченным «полем битвы» и попрыгала в свою комнату.

Не знаю, что это было. До этого мы десятки раз играли с Богданом в «Морской бой». Мужчина последовал за мной и поддержал за руку, пока я, сдерживая слезы, пыталась добраться до выделенной мне кровати.

– Это нормально, Варя. Часть мозга была повреждена, я сам лично там ковырялся, может задел что-то…