Я проснулась в Риме

– Мне позвонила Люба. Она раздавлена. И она сказала, что ты была в курсе с самого начала.

О господи. И опять виновата Юля. Нет, ну сколько можно? Что за семья такая? Она попыталась говорить спокойно:

– Ты про квартиру? Или про этого безмозглого Кирилла? Да, естественно. Люба мне звонила, жаловалась, не знала, как поступить.

– И ты ей посоветовала продать квартиру?

– Я ей посоветовала выгнать этого идиота взашей. Выгнать, поменять ключи и больше никогда о нем не вспоминать. Вот что я ей посоветовала.

– Но он монстр, он мог ее убить.

– Мам, что ты от меня хочешь?

– Понимаешь, она слабая. Она не может быть одна. И ты просто должна была быть рядом.

– А я и так рядом, но я ничего не могла сделать. И скажи мне, пожалуйста. – Юлю трясло от негодования. – Почему я? У Любы, между прочим, есть родители.

– О чем ты? Ты знаешь, сколько нам лет? Нас с отцом может не стать в любой момент. Что будет делать Люба?

– Люба не инвалид.

– Как ты можешь!

Юля отвела трубку подальше от уха, чтобы не слышать поток красноречия. Мать должна была родиться актрисой. И вообще, как ее угораздило стать врачом? Хотя врачом вроде бы она была хорошим. Юля больше не перебивала. И слушать подробности не было сил. Квартира все равно уже продана. Хоть ты тут что сделай. До ее ушей доносилось: «А что она будет продавать дальше? Она ведь к тебе жить придет!»

– Только этого еще не хватало. Нет уж, ко мне она жить не придет.

– А куда ты денешься? – Лариса как будто читала ее мысли.

А Юля опять углубилась в свои. А вот интересно, неужели у итальянцев тоже так? Из сегодняшних разговоров она поняла, что там у каждого свое пространство. Хотя что ей до итальянцев? Она живет здесь, и вот это и есть ее семья. Да, в каждом дому по кому.

– Иди к Леле. Проси, чтобы она прописала к себе Любу. Иди! Ее надо прятать.

– Мам, ты о чем? При чем тут Леля?

– Это она во всем виновата. Она! Я ее ненавижу.

Мать разрыдалась окончательно и бросила трубку.

Юля ошарашенно смотрела на телефонный аппарат, слушая короткие гудки. Господи, ну почему кругом одни тайны? Тайны и обязательства. Есть же люди, которые просто живут. Живут счастливой семьей. Где друг друга любят родители, где не нужно постоянно отвечать за поступки легкомысленной младшей сестры. Может, нужно уехать в Италию? Хотя кто ее туда звал?

Московская правда

= 39 =

– Лара, ну зачем ты так?

– Ты всегда и для всех хочешь быть хорошим. Так легче всего. – Лариса рыдала навзрыд.

Муж вздохнул:

– Наверное, ты права, но согласись, Юля точно не виновата. Мы где-то упустили Любу.

Он не решился сказать, что Лариса сумела его отстранить от семьи, от воспитания дочерей. По молодости он боролся, потом понял, что всегда на вторых ролях, а уж если начистоту, то на последних. Устраивать Андрея это никак не могло, но он терпел ради дочерей, ради Юли, в первую очередь. Сам детдомовец, он понимал, что очень важно расти в полной семье. Вот отец, вот мать, а если родителей ничего не связывает, так откуда об этом известно детям? Они жили мирно. Ни ссор, ни скандалов. Нормальная семья. А в последнее время, как ему показалось, даже забрезжило что-то вроде хрупкого взаимопонимания.

Лариса так безутешно рыдала, что, видимо, не услышала про Юлю. Она вообще-то редко плакала, умела держать себя в руках. Жила легко, свободно. Так истерично плакала Лара всего один раз в жизни. Плакала, цеплялась за него и все повторяла:

– Ты ведь никому не скажешь? Нет? Мы уедем. Давай поедем в Москву. Поженимся. Я тебе буду хорошей женой, вот увидишь. Квартиру поменяем на большую. Мы хорошо будем жить. Только не бросай меня. – Лариса ползала вокруг него на коленях, в руках была половая тряпка, вся в крови, а он, застыв от ужаса, ничего не мог ответить.

Варя никак не могла взять в толк, как ей себя вести. Вроде как вернулся с фронта муж (ну, пусть не муж, но точно отец ее ребенка), и никто этого не отрицает. Она честно его ждала, содержала семью, все делала для того, чтобы и дочь, и мать его были здоровы, себя для него берегла. Но почему же они с Ларочкой так и остались жить в чуланчике? Почему больше не смотрит в ее сторону Любовь Петровна, вечно отводит взгляд, столкнувшись в коридоре. И с Ларисой стала общаться меньше. Что это? Или ей кажется?

Варя не задавала вопросов. Она никогда не задавала вопросов. Ей всегда казалось: жить нужно просто, смотреть только перед собой, не загадывать на завтра. Есть где спать, что есть, а все мысли непонятные гнать из головы вон. Не дело это – думать много. Вот только задумается, и ей мерещится уже что-то несусветное. И про Витольда, и про Любовь Петровну. А как можно про них плохо думать? Грех это. Он ребеночку ее отец, она – благодетельница. И даже когда разговор тот случайно услышала, сердце зашлось, но не стала ничего лишнего додумывать. Ей же ничего не сказали. Мало ли о чем люди между собой говорят. Если б к ней было обращено, позвали бы и донесли до ее ума. А так лучше забыть.