«Я просто применяю здравый смысл к общеизвестным фактам» - 2

В чем, собственно, состоит ваша личная роль на заключительной стадии истории цивилизованного мира? Какие эмоции обуревали вас во время обеденного перерыва во вторник, 11 сентября 2001 года? Я не сомневаюсь, что вы были потрясены случившимся. Вы не могли поверить, что то, что вам показывали по всем телевизионным каналам, происходило на самом деле, а не было постановкой «Войны миров». И вас, само собой, слегка беспокоило, как все это должно было сказаться на цене ваших акций. Но меня интересует другое. Охватил ли вас гнев на врага? Пришлось ли вам мощным усилием воли подавлять непреодолимый порыв записаться добровольцем? Что вы вообще сделали, не считая втыкания американского флажка в окно вашего автомобиля? Я знаю: не охватил, не пришлось, ничего. Страна так и не проснулась от своей сытой спячки.

Я никого не призываю громить мусульман, но я не в состоянии объяснить, почему бесстыдное, откровенное ликование арабов по поводу нашей национальной трагедии, имевшее место в каждой, без единого исключения, арабской общине на территории США, ни разу не было прервано разгневанными гражданами. Как получилось, что ни одна мечеть — а их по Америке тысячи — не загорелась среди ночи как бы сама по себе? Почему ни один кирпич не влетел в витрину арабской бакалейной лавки? Что нужно сделать с народом великой страны, чтобы в ответ на подлое нападение ни один из 300 миллионов ее жителей не попытался повторить трагического подвига доктора Баруха Голдштейна? И вам все еще кажется, что у вас есть будущее?

Представьте себе остров, на котором в изобилии имеется все, что нужно для процветания: самые плодородные в мире поля, самые тучные стада, самые храбрые полицейские, самые лучшие в мире врачи. Но в один прекрасный день врачи решили, что проливать кровь — аморально, и теперь их пациенты мрут от самых банальных пустяков, вроде аппендицита. Полицейские, преисполнившись похвальным отвращением к насилию, ограничили свою обязанности штрафованием нарушителей правил уличного движения, и на острове расцвела преступность. Фермеры наотрез отказались убивать невинных животных, и на острове наступил голод. Островитяне, само собой, обречены, но зато они умрут с чистой совестью. Этот остров — наша планета. Мы же — стадо сонных овец, послушно бредущее на убой.

Не значит ли это, что мы заслуживаем того, что нас ожидает?

Атомный ледокол «Ленин» в аравийских песках

Атомный ледокол «Ленин»

Наконец-то наша пропаганда добилась своего: мы поверили собственной лжи. Словно вино, превращенная в уксус на глазах у восхищенной толпы, наша война с терроризмом необъяснимо обернулась войной за демократию на Ближнем Востоке. Невероятно, но факт: это не означает защиты единственной ближневосточной страны, которая поддерживает нас и зависит от нашей поддержки, единственной демократии, которая существует в этом регионе, единственной демократии, которая там возможна, от тех, кто с одинаково убийственной страстью ненавидит Соединенные Штаты и Израиль. После десятилетий лицемерного вранья, Соединенные Штаты открыто присоединились к войне арабов против Израиля, Соединенных Штатов и всего остального цивилизованного мира под идиотским предлогом поддержки демократии среди людей, ненавидящих демократию точно так же, как они ненавидят все, что идет с Запада, за исключением денег и оружия.

Что мне остается делать? Только смотреть на происходящее по-философски. Философский же подход вызывает у меня ностальгию по счастливым студенческим годам в МГУ, где я, наряду с множеством других, менее важных вещей, изучал то, что в Союзе считалось философией.

Советская философия состояла из двух частей: диалектического материализма и исторического материализма. Вопреки тому, что могут подумать мои американские читатели, ни тот, ни другой к Мадонне ни малейшего отношения не имели. Диамат объяснял, как устроена природа, а истмат — как устроено общество. И в природе и в обществе все неукоснительно следовало генеральной линии партии. Истины, провозглашенные советской философией с пронзительностью мусульманского призыва к молитве, как и слова, в которые эти истины были облечены, были утверждены Отделом идеологии ЦК КПСС и, следовательно, не подлежали никаким изменениям, как суры Корана. Студентам, дабы не впасть в ересь, не рекомендовалось пропускать эти истины через уникальную призму личного востриятия мира. Понимание было необязательным и, как я вскоре заподозрил, в принципе невозможным. Безопасней всего было выучить утвержденный текст наизусть и воспроизводить его по требованию экзаменатора с точностью магнитофона. Именно так, между прочим, в мусульманских школах по всему миру зубрят Коран. Одной из главных причин, побудивших меня изучать математику, было то, что математика требует понимания, а не запоминания, а с пониманием у меня проблем не было. Я честно выстрадал свои четыре семестра марксистской философии, и потому дорожу тем немногим, что сохранилось у меня в памяти.