Я путешествую по ночам

Я нашел надежду в твоей душе, Тревор, я верю в тебя, и очень хочу найти в своем сердце кусочек веры и для Эмили. Веры в то, что когда-нибудь она вернется ко мне и будет такой, как прежде. Но это вряд ли возможно, ведь так? Ей всегда будет двадцать лет. Не самая ли это ужасная на свете шутка, мой друг? Питаясь кровью и убивая других, она всегда будет молодой. И вечно будет чудовищем…

Но ты, Тревор, ты — не будешь. Моя надежда состоит в том, что ты сумеешь найти свой путь к человечности. А в ее случае я могу лишь надеяться, что ей удастся освободиться от этого жуткого существования и умереть в милости Господней.

Если найдешь ее… если узнаешь ее… я молю тебя освободить ее! Сделай это для меня и для нее, если сможешь. Это станет благословением, а о милости к ее душе я позабочусь молитвой. Во имя всех страждущих, в особенности, нас троих.

Да пребудет с тобой Господь, Тревор. Знаю, ты путешествуешь по ночам. Он — тоже.

И подпись — чуть нервная и подрагивающая: твой друг, Джон.

Феникс продолжал путь. Луна на небе переместилась. Лес полнился импульсами невидимой ночной жизни, хотя для Лоусона она была видимой: он как раз заметил случайную фигуру животного в темноте. Множество других лесных обитателей скрывались в ночной тиши и, завидев опасного хищника под маской человека, старались как можно скорее найти укрытие от его чуткого взгляда.

Земля под копытами жеребца все еще была твердой, не болотистой. Над головой сомкнулись кроны деревьев, укрыв собою сияние звезд. В голове Лоусона хранился образ с портрета Евы Кингсли, написанного два года тому назад, когда ей было семнадцать. Он знал, что тут же узнает ее, если увидит… при условии, что она не очень сильно изменилась за два года.

Вперед…

Пока Феникс упорно прокладывал себе путь в лесу, Лоусон слегка задремал. В нос ему ударил запах сырости в знойном воздухе.

Вперед, Девятнадцатый Полк Алабамы!..

Вот так быстро оно завладело им.

Это была беспорядочная встреча уставших солдат ранним вечером 6-го апреля 1862-го, когда солнце опускалось над кровавым лесом, над полями Шайло и над окрашенным медной краской болотом Оул-Крик.

— Вперед, Девятнадцатый Полк Алабамы! — прозвучал призыв юного капитана конфедератов, который более не был адвокатом, но который готов был выполнять свой долг перед Югом до конца, мобилизованный и подготавливаемый в течение трех месяцев. А затем утром пришел приказ, что серые «должны» напасть на «синих» и оттолкнуть их назад, в объятия болота.

Сражение было долгим и жестоким.

Капитан Лоусон уже получил легкое ранение в правое плечо, а еще одна шальная пуля проделала дыру в его шляпе, чудом не угодив в голову. Маленькие свинцовые смерти, пролетая мимо, жужжали, как шершни, и их жутковатый тихий шум вскоре начинал сопровождаться тяжелыми криками и стонами боли солдат, которых сбивало с ног и сбрасывало с лошадей, а кровь их, вытекающая из ран сильным потоком, наливала землю.

Сквозь деревья плыли волны дыма.

Некоторые солдаты уже сошлись в ближнем бою, а кто-то из них так сильно углубился в лесную темноту, что не сразу мог распознать своего противника по цвету, поэтому, приходилось орудовать не пистолетами, а клинками.

Люди Девятнадцатого Полка шли вперед, не подозревая, что впереди их ждет засада от людей, объединенных синим цветом.

Выстрелы вспыхнули по рваной линии. Огонь и искры полетели в истерзанный воздух. Лоусон выстрелил из своего кольта, а в ответ ему навстречу полетела пуля, едва не поцеловавшая его правую щеку.

Артиллерийский огонь загрохотал в отдалении, кавалерийские лошади вздрагивали и падали, и Лоусон тоже повалился, когда конь под ним рухнул. В следующее мгновение он обнаружил себя практически во внутренностях молодого солдата, которого изрешетило выстрелами. Тот рассеянно смотрел вокруг и работал руками, словно пытаясь собрать красные капли обратно и влить их в свое тело.

— Слева! Всадники, слева! — закричал кто-то.