Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем

Закончила воспоминания сценой ареста Бабеля, свидетельницей которого была. Предполагалось, что издательство только мне разрешит написать об аресте, остальные авторы не должны были об этом упоминать. Иногда я думаю о том, почему так хорошо запомнила многое из рассказанного мне Бабелем, его выражения и словечки. Помимо хорошей памяти, есть и еще одна причина. Я много думала о Бабеле, вспоминала наши поездки, разговоры, особенно, когда не была занята работой. В течение многих лет, в его отсутствие, я вспоминала и переживала все связанное с ним, как бы повторяя в уме эти события. И сейчас, когда прошло уже семьдесят лет без него, у меня перед глазами явно встает его образ и все, что к нему относится. И так будет до конца моих дней.

Окончив и смонтировав воспоминания, я попросила членов Комиссии, Георгия Николаевича Мунблита и Льва Исаевича Славина, меня выслушать. Мунблит, должно быть абсолютно не веря в мои способности, сказал, что согласен слушать двадцать минут и не более. Я с этим согласилась и начала читать. Когда прошло двадцать минут, я остановилась, но мне сказали: «Читайте дальше». Я пробовала остановиться еще через двадцать минут, и снова услышала: «Читайте дальше». Дочитав до ареста Бабеля, я остановилась и сказала, что об этом читать не могу. Тогда Славин сказал, что возьмет рукопись домой, а наутро позвонил мне со слезами в голосе и сказал: «Вы написали очень хорошие воспоминания, и они будут включены в книгу».

Больше всех меня хвалил Мунблит, который выполнял роль первого редактора и исправлял многих авторов книги, но в моих воспоминаниях он не исправил ни одного слова. Первое издание книги появилось в 1972 году. Мои мемуары вошли в сборник с большими сокращениями. В издательстве «Советский писатель» редакторы выбрасывали из них все крамольные по тем временам места, не разрешали даже упомянуть об аресте Бабеля. Воспоминания заканчивались фразой: ««Теперь не скоро вернусь в этот дом». Так сказал Бабель, уезжая в Переделкино 10 мая, а 15-го он был арестован».

Воспоминания остальных авторов тоже подвергались цензурным изъятиям, но если я для второго издания смогла в 1989 году все восстановить, другие авторы, умершие к тому времени, ничего исправить уже не могли. Для всех последующих изданий моих воспоминаний я дополняла их некоторыми штрихами к образу Бабеля, к его судьбе, а также сведениями о моей работе по изданию его произведений.

Когда я начинала писать о Бабеле, в семидесятые годы, я старалась изложить как можно больше фактов из его жизни, проходившей на моих глазах. О моем впечатлении о Бабеле как о человеке я писать не смела, считая, что это никого интересовать не может. Никаких оценок его творчества я не делала, считая, что не имею на это права.

И все же теперь, когда прошло так много лет после его чудовищного, ничем не оправданного убийства, за годы, в которые я так много думала о нем, хочу кое-что добавить к тому, что я уже написала.

Многие исследователи его творчества пытаются догадаться, у кого из писателей он что-то заимствовал, кто на него влиял, кто был его учителем. При этом доходят, по-моему, до абсурда. Один пишет, что Бабель взял все у Н. В. Гоголя, что Гоголь был его главным учителем, другие считают, что большое влияние на творчество Бабеля оказали Мопассан и Флобер. Отмечали воздействие на него Хемингуэя.

В небольшой статье Сергея Довлатова, которую я недавно прочла, говорится, что у Бабеля есть фразы, о которых можно сказать — это типичный Зощенко, о других — это же типичный Платонов, есть фразы, взятые у Булгакова. Один польский исследователь считает, что «Конармия» Бабеля написана под влиянием Данте Алигьери, особенно той части «Божественной комедии», где описан спуск в ад.

На мой взгляд, Бабель родился писателем, а не учился быть им. Его чрезвычайно обостренное чувственное восприятие было врожденным.

О проницательности Бабеля, о его способности видеть больше, чем другие, писали многие. И я была этому свидетельницей и могу привести примеры. Вот я слышу, что Бабель вышел из своей комнаты. Если у меня творится какой-то беспорядок, я хватаю брошенную на кровать или кресло вещь и прячу в первый попавшийся ящик шкафа. Бабель войдет, походит по комнате, а потом подойдет к шкафу и откроет именно тот ящик, в который я эту вещь спрятала. Он ничего не скажет, только улыбнется и уйдет.

Однажды в Кабардино-Балкарии мы сидели у Бетала за большим праздничным столом на разных его концах далеко друг от друга. Бабель был окружен журналистами и поклонниками и о чем-то оживленно с ними разговаривал. А меня в это время мой сосед схватил под столом за руку. Я попыталась освободить руку и подумала: «Хорошо, что Бабель так далеко и занят разговором и не видит этого». А после ужина он мне говорит: «Я видел, как Дятлов, журналист из газеты «Правда», схватил Вас за руку и какое сердитое у Вас было лицо».