Я РаспутинЪ. Книга 3

— Это было последнее предупреждение! Кто хочет жить — оружие на землю! — и демонстративно взялся за винт вертикальной наводки. Гучков с ошалевшими глазами, приподнял ленту, готовясь дальше подавать ее в приемник.

Рожу при этом я держал самую зверскую, что при бородище и очках было не так уж и трудно. Да и пулеметные очереди пониманию способствуют, коли уж не побоялся великого князя пугать, так обратной дороги нет, врежет такой и не задумается.

Потекли томительные секунды, воздух на площади аж звенел от напряжения, а потом раздались сразу два громких звука — упала на брусчатку винтовка и хлопнул револьверный выстрел. Один сдался, один застрелился.

И пошло-поехало — самоубилось, как потом выяснили, всего пятнадцать человек, остальные сложили оружие. Ну да ладно, будем считать, что гвардия за Кровавое воскресенье[2] ответила.

От дворцового сада выезжали драгуны и автомобиль Редигера, по Большой Морской бежали солдаты в серых шинелях под командой Великого князя Петра Николаевича. Ну да, прямо-таки восстание декабристов, хорошо хоть без пушек обошлось. Я устало плюхнулся на сиденье и подмигнул смотревшим на все выпученными глазами полицейскому унтеру и Гучкову:

— Ну что, робяты, сделали мы с вами революцию?

Глава 5

Движуха на площади не затихала еще долго — Ридигер лично выставлял оцепление, из здания Главного штаба появился Корнилов, Петр Николаевич же удерживал своего сиятельного родственника, который, разглядев самоубийц, все рвался в рукопашную со мной. Его лицо покраснело, усы вздыбились. Он что-то несвязанно орал.

Лавр Георгиевич действовал решительней и толковей всех — он тут же направил своих СМЕРШевцев реквизировать окрестные кареты и авто, назначил экипажи автозаками и принялся паковать в них гвардейцев.

Когда мятежников оставалось человек двадцать, из Зимнего вышел бледный Столыпин. Первым делом он попытался успокоить Владимира Александровича, но бестолку. Вокруг оцепления снова начала собираться толпа горожан, пару раз хлопнул магний репортерских камер.

— Да, — Гучков витиевато выругался, подрагивающими руками прикурил у полицейского унтера и затянулся, — революцию. Младороссов, итить их мать.

— Кого??

— Были младоитальянцы, младосербы, младотурки. А мы вот, выходит, младороссы, — с каждой затяжкой Гучков возвращал себе спокойствие. — Мне тут еще вот какая мысль в голову пришла. Это ж мы одним авто с пулеметом роту остановили, а что если таких авто будет пять-шесть штук на полк? Я когда в Трансваале воевал, слышал про такие повозки, «галопирующий лафет» или что-то в этом духе… Жаль только, автомобилей у нас мало.

— Ну так и ставить на повозки, как вы говорите, — поддержал я будущего-бывшего военного министра, не все же мне двигать прогресс, — повозок у нас много. А на автомобили, помимо пулеметов, вешать броню, будут эдакие вездеходные бронепоезда.

Гучков, задумчиво глядя вдаль, докурил, накинул на пулемет покрывало, старательно подоткнул его со всех сторон и снова повернулся ко мне:

— А ведь интересно может получится!

Еще как интересно. Ладно, про гусеницы пока промолчу, нельзя столько всего и сразу.

Тем временем репортеры подбирались к нашему экипажу все ближе и ближе и я попросил Корнилова:

— Лавр Георгевич, будьте так любезны, распорядитесь отодвинуть обывателей и убрать газетчиков.

Оцепление сдвинулось и понемногу выдавило толпу за пределы Дворцовой площади. На опустевшем пространстве сразу стал виден каждый человек и на меня обратил внимание Столыпин. В руках он держал серебряную фляжку с чем-то явно горячительным:

— Боже мой… боже мой… Что ты натворил, Григорий!

— Я??

Столыпин приложился к фляжке и замер. Я почти силой вынул ее из рук премьера — ну да, отличный шустовский коньяк.

— Александр Иванович, — я протянул фляжку Гучкову, — не желаете?

«Октябрист» не желал. Он не мог оторвать взгляда от трупов, уже накрытых шинелями, но всю площадь не накроешь и красный снег притягивал взгляды. Подошли Редигер и приехавший Зубатов. Мы стояли молча на морозе, передавали друг другу фляжку. Даже Гучков в итоге сдался, присоединился к нам.

— Мыслю так, — начал я. Кому-то же надо? — Владимира Александровича, во избежание, надо изолировать.

— С семьей, но под охраной, домашний арест, — включился Зубатов.

— Гвардейцев, кто был на площади — всех в Петропавловку, — предложил военный министр.

— Гвардию вообще после сегодняшнего раскассировать надо, — утер усы после глотка сам командующий гвардией. — Замешанных по дальним гарнизонам россыпью, полки на западную границу, на Кавказ и Туркестан.

— А кого в Питере оставить? — вскинулся Редигер.

— Линейные части, — мрачно ответил Петр Николаевич. — Гвардии веры нет, как ни печально это признавать.

— Надо для газетчиков сообщение сделать, — ввернул я. — дескать, попытка мятежа, но без имен и подробностей. Судить предлагаю закрытым военным судом и адью, медведей гонять, кого бурых, а кого и белых. Також без деталей для публики. Согласны?

Собравшиеся облегченно закивали. Даже Столыпин, который, оказывается, думал о медийном эффекте: