Я Распутин. Книга третья

Конституция дадена — я пожал плечами, взял со стола копию, что выслал фельдкурьером в Зимний ночью — По вашему составу мы сегодня проголосуем, волноваться не надо. Все кто на своих местах, там и останутся. Но на комитеты прошу прийти, выказать уважение депутатам. Пущай вам позадают вопросы, а вы поотвечаете.

Министрам это не понравилось. Какой-то сибирский мужик, пусть и с дворянством — будет им вопросы задавать.

— И на какой же комитет должен прийти я? — скривился Извольский

— Как какой? Иностранных дел. Там, кстати, покамест я в председателях состою — моя плотоядная улыбка не пришлась по вкусу министру — Поговорим, обсудим…

Столыпин откашлялся громко и демонстративно:

— Господа, пока официально не опубликована Конституция, говорить о нашем ответственном правлении пока рано…

— Как не опубликована? — развел руками я, достал из портфеля сигнальный номер Слова. Специально сидел, ждал. Даже подремать успел чуток — Вот, держите.

Газета пошла по рукам, министры начали переглядываться.

— А теперича гляньте наружу

Я первый встал, подошел к окну. На дворцовой площади собирался народ. Бегали городовые, вокруг Александрийского столпа кружила стая голубей.

— И что же это значит? — Янжул встал рядом, близоруко прищурился

— Как что? Будем славить царя. Митинг, резолюция. Все как полагается. Думаю, так еще взять у народа наказ для правительства и Думы. Как считаешь, Петр Аркадьевич?

Столыпину это все активно не нравилось, он сморщился. Да, вот так… “Рыбка плывет, обратно не отдает”. Поди, устрой, второе кровавое воскресенье! Нет уж, теперь все по-новому будет.

— Господа, совещание окончено — премьер встал, тоже взглянул в окно — Александр Петрович — это уже Извольскому — Будьте любезны на днях появится в Таврическом. Да, да, вы первый. Проявим уважение Думе. Она теперь…

Тут Столыпин запнулся, не знаю, какое подобрать слово. Я помог:

— Она теперь верховная власть. Ну и вы, господа, конечно, тоже.

Всей гурьбой мы вышли из кабинета, министры тут же начали закуривать. Я подписал заявление трясущегося Блюма и тут же попридержал за локоток уходящего Редигера.

— Александр Федорович, на пару слов.

Увлек министра в коридор, подальше от посторонних ушей. Встали в уголке, я в волнении хрустнул пальцами. Теперь все и решится.

— Может возникнуть ситуация… Нехорошая. Когда злые люди будут отговаривать Его императорское величество… от даденного слова.

— Вы про манифест?

— Именно — я тяжело вздохнул — Народ взбудоражен новыми свободами. Не хотелось бы второго Кровавого воскресенья.

— К тому есть основания? — военный министр напрягся

— Идут сообщения…

— И что же делать? — Редигер растерялся

— Громко и недвусмысленно объявить, что армия — вне политики. Петербургский гарнизон останется в казармах.

— У жандармерии есть свои части!

— Есть — покивал я — Но их мало для разгона такой толпы. Которая пока настроена мирно. Слышите? Поют Боже царя храни!

Редигер задумался. Решалась не только его судьба, но судьба всей страны.

— Я поеду к Лауницу, буду у него — министр кивнул сам себе — Будет что… Удержу от поспешных действий. Но гвардия мне не подчиняется. Так что…

— Петра Николаевича еще не успели снять — усмехнулся я — Повидаюсь с ним. Думаю, и гвардия будет верна приказу Великого князя, останется в казармах.

Как хорошо, что власти не успели сделать полицейскую стражу. Эти бы не колебались…

В полдень, когда я я вернулся из Зимнего в Таврический и даже успел еще пару часиков вздремнуть тревожным сном, из Царского пришла телеграмма “Пополнение в колонии готово к отправке”. Я потер руки! Все идет по плану! Тут же отправил Дрюню, в пенсне и при усах, в мундире жандармского поручика, на телеграф в Питере отбить депешу дворцовому коменданту “Известная вам персона гостит рядом, в доме дяди. Буквы вырезаны из газет”.

Я же упал в кресло у окна и прикрыл глаза, перед которыми как живая встала картина Царского Села. Готов поклясться, что там бушует тот еще вихрь!

Наверняка поначалу пошлют эскадрон-другой кирасир в Гатчину, где живет дядя царевича великий князь Михаил. Потом кто-нибудь сообразит, что есть и другой дядя — не цесаревича, а царя. Кинутся на дачу НикНика, окружат ее, найдут Алексея…

Поскачут посыльные в Александровский дворец, в Гатчину, пока там не наломали дров, из дворца помчится повозка с императорской четой и весь конвой… Еще через полчаса во всех церквях прикажут бить в колокола, а меня настоятельно затребуют в Царское.

И начнется последний акт этого “Марлезонского балета”.

Глава 3

Перед отъездом в Царское, я успел собрать всю верхушку небесников. Распределил кто когда выступает на митинге, велел согнать в первые ряды всех партийцев, иоанитов и стоять до последнего. Организовать горячее питание из всех окрестных кабаков. Хотя бы для основных участников. Оных разделить на десятки, свести в сотни. Вытряс всю партийную кассу ЦК — на еду, на дрова…

— Что же и ночью стоять? — удивился капитан

— Хотя бы пару тысяч организуйте. Знаю, будет холодно. Грейтесь у костров. Составьте смены.

— Гармонистов надо — под общественные гуляния все оформить — сообразил Булгаков