Я Распутинъ. Книга вторая

— Кого амнистировать собираешься? — усмехнулся Столыпин, оглядываясь. Театр абсурда нарастал.

— В такой торжественной день, вся Россия ждет от властей вести о послаблениях, о согласии и единении в обществе.

— Говори конкретнее. Я спешу!

— Наша партия, Небесная Россия всеподданнейше просит дать амнистию по Выборгскому воззванию.

Народ вокруг пооткрывал рты. Бомба так бомба. Все прошлое лето власть судила депутатов 1-й Думы, которые после роспуска, призвали к гражданскому неповиновению. Осудила. Дала по три месяца тюрьмы и лишила гражданских прав. В том числе права быть избранным в новую Думу.

— Да в себе ли ты, Григорий?? — осерчал Столыпин.

— Как есть, в себе, батюшка. И вот, погляди — я подсунул премьеру бумагу с подписью Николая на нашем воззвании. В правом углу было невнятно начертано: «Рассмотреть».

— Его императорское величество також за согласие и помилование.

Сколько это «согласие» мне нервов стоило… Не сказать и пером не описать. Три вечера подряд «гипнотизировал» царицу, втирал ей про христианское всепрощение. Втер. А она уже потом царю.

Вокруг нас ахнули люди, Перцов застрочил в блокноте. Вот ему будет сенсация, которая перебьет речь Головина. Да, вот так создается «повесточка» в обществе.

— А почему тут?! На ступенях?! — Столыпин пошел пятнами. Сейчас рванет.

— Чтобы не замылили в кабинетах — чуть не ляпнул я.

Амнистия мне нужна была вот для чего. Партия зарегистрирована, есть массовое членство в виде иоаннитов, которых я всех поголовно загнал в «небесники», а заодно избирателями в местных куриях. Но нет «веса». Булгаков, Вернадский — вот и все, кто из «крупняка» согласился вступить. Толстой думает и пописывает статейки, капитана и прочее наше руководство — никто не знает. Нам нужны были «ледоколы». Известные общественные фигуры. Из сочувствующих. Но для этого им надо было что-то дать. А что? Я придумал амнистировать депутатов 1-й думы. Муромцева, Шаховского, Милюкова и прочих. После чего в качестве ответного жеста благодарности, предложить избраться в третью Думу от «небесников».

Тут одним выстрелом убивалось сразу несколько зайцев. Я отрывал «лидеров мнений» от трудовиков и социал-демократов. Получал в партию крупные фигуры, которые приведут за собой новых членов. Строил «защитную» стену. Пойди, разгони теперь «Небесную Россию», коли властям приспичит.

Перцов прочувствовал ситуацию, что меня сейчас пошлют, вынул блокнот:

— Для прессы Петр Аркадьевич! Когда ожидается ответ?

— Мы в новой Думе целиком и полностью поддерживаем сию инициативу — Булгаков тоже быстро сориентировался — Я лично внесу резолюцию в комитет по государственному устройству.

Народ навострил уши.

Столыпин заколебался, я кивнул на автограф царя. Это и решило дело.

— Через две недели дадим ответ — премьер почти выхватил у меня папку, быстрым шагом направился к автомобилю.

* * *

Капитан встретил каких-то знакомых и все-таки умотал в ресторацию, Булгаков вернулся к депутатам Думы, а я в задумчивости побрел к саням. Полость у них была поднята, я положил на нее записную книжку, вынул карандаш и вычеркнул задачу с «выборгскими». Взлетит, не взлетит — я сделал, что мог.

— … пьет в Великий пост, скоромное кушает — с другой стороны саней беседовали Распопов с Евстолием-«приставом». Обсуждали меня.

— Еще его батюшка по питию был большой ходок — шурин чиркнул спичкой, потянуло табачным дымом — Ефим Вилкин. Ямщиком был, в Саратовской губернии. Однажды так упился на станции Снежино, что даже не заметил, как выпрягли лошадей из оглобель, а почту на растопку пустили. Дело подсудное! Сел Ефим в тюрьму, а как вышел, смазал лыжи салом и отправился в Тобольск с семьей. Но жене поклялся, что в рот хмельного больше не возьмет. И первое время, правда, не пил. За то был выбран у нас поперву в церковные старосты, а потом и вовсе в волостные старшины.

— Вона как! — протянул Евстолий — Так это щитай жизнь удалась?

— Так бы он так — шурин шумно высморкался — Даже к старости обещал купить кровать с шарами. Шоб сверкали! Да вот только Пелагея, жена его, представилась внезапно. Вчерась была живее других, а днес уже на столе лежит, обмывать ее готовят.

— Да… прибрал жену Господь. Поди запил Ефим?

— Еще как. Все пропил. Даже иконы.

— Врешь!

— Вот те крест. Самое худое хозяйство в Покровском у Ефима стало.

— Из старшин поди погнали?

— Из старост тоже. Сам понимаешь, каким Гришка вырос. Пил с молодости, однажды плетень, что ограждал соседский дом от пашни, поменял на два штофа. Ну мужицким судом то поучили его изрядно. Вот он и ушел первый раз бродить по свету.

То то я чувствую, как меня тянет к чарке. Генетика!

— Знаешь, Коля кто первым вошел в рай за Христом?

Пора было прекращать этот опасный рассказ, я вышел из-за саней, убрал за пазуху блокнот.

— К-кто? — Распопов закашлялся, выкинул папиросу.

«Пристав» по-военному вытянулся.

— Разбойник.

Я уселся в сани.

— Все мы, Коля, грешны. Кто-то больше, кто-то меньше. Ежели покаялся и вознес святую молитву Господу — будет тебе прощение. Трогай.

* * *.