Я решил стать женщиной

Тьфу ты, не с кем даже поговорить. Еда в нашей компании становилась единственным развлечением.

Только Лена пыталась рассказывать что-то веселое, остальные усердно пытались благодарно весело смеяться. Меня совсем подкосил второй кусок карпа и еще добрый пяток разных салатов, я сидела обожравшаяся, уже зевала и страшно хотела спать. С такими ужасающе-помоечными жирными пятнами на моих штанах смотрелось бы, по-моему, вполне прилично ткнуться лицом в салат и, громко рыгнув, заснуть.

— Ольга, еще раз клюнешь носом, я дам тебе по шее, — страшным шепотом в моё ухо Катя прошипела свою угрозу.

— Да не сплю я, — и жалобно, — Может быть, через часок я уже где-нибудь прилягу?

— Нет! Ляжешь, когда все разойдутся, — отрезала сурово Катя.

Вкусно поесть и хорошо поспать — мне лучшего Нового года не надо. Как встретишь, так весь год проведешь. Хочу весь год спокойно вкусно есть и спокойно много спать, — мне для счастья больше ничего не надо, ну, может быть, сексом еще заниматься тоже много. Почему мне не дают заснуть? Почему, вообще, все диктуют, как мне надо жить!? Я ещё раз широко зевнула, совместив это действие с громкой икотой, оглядела стол и оценила реальные возможности хоть каких-нибудь для себя развлечений.

— Лев Ефимович, а кто Вам помог с Вашей мастерской: Хрущев? — я безошибочно выбрала для себя собеседника, Льву Ефимовичу было что рассказать и произнести кроме скупого «нормально». Тема его работы и его творчества была бесконечной, задай вопрос и слушай, от скуки не умрёшь.

— Хрущёв? Нет, мне под Ленина её построили. Знаешь на Октябрьской площади моего Ленина? Вот под него и построили. Гагарин с мастерской мне очень помогал, почти каждый день приезжал: Все смеялись над ним, что прорабом ко мне устроился. Дружили мы хорошо с ним. И времена были хорошие: А Хрущев?: Неплохой мужик был. Первый раз я его увидел, мы были еще студентами. Мы делали снежные скульптуры в Сокольниках: и там… в этом: чёрт его возьми, не помню уже: Везде, в общем. Большие делали… высотой 20–30 метров.

— Да ладно, Лев Ефимович, 30 метров — это девятиэтажный дом, — мне казалось это невероятным, Лёва точно что-то путал.

— Ну, вот, такие и делали. Да, большие, — продолжал Лев Ефимович. — Делали огромные короба из щитов, загружали их снегом, потом поливали водой, все это смерзалось, щиты снимали и получались огромные глыбы из льда: и делали фигуры разные сказочные… коней красивых делали… и э-э-э… — Лев Ефимович попытался вспомнить других ледяных героев, но верными оказались только лошадки, остальные за десятки лет разбежались или уже померли в его памяти. — А потом брали бадью с горячей водой, окунали туда снег и горячим снегом придавали форму.

— Папа, ну, как снег может быть горячим!? Ты совсем уже, — вмешалась Катя, в горячий снег она не верила.

— Да-а, горячий, мы же его в горячую воду опускали, — Лёва был уверен в данной технологии с использованием горячего снега.

— Так он же там таял, — вспомнила Катя законы физики.

— Вы все ничего не понимаете, — неожиданно обиделся Лёва. — Ты дочь, ничего об отце не знаешь, пришла хоть раз бы в мастерскую, архив посмотрела бы.

— Я каждый день в мастерской. И что я о тебе не знаю?

— Ты можешь помолчать, неинтересно, смотри телевизор, — защитила я Лёву. Катю всегда трудно заткнуть, лучше сделать это сразу. — Ну, Лев Ефимович, и что там с Хрущевым?

— Э-э-э: лошадей значит… На чем я остановился? А! Большими кухонными ножами мы вырезали эти фигуры. Всем нравилось, раньше любили в парках гулять. Столько людей приходило посмотреть на наших лошадок и всяких там: А намерзлись мы там: тело водкой натирали… ну, и принимали внутрь, конечно. Хотя никто не пил тогда, как сейчас.

— А какой год то это был? — спросила я.

— Два или три года перед войной, вот и сам подсчитай. Хрущев был тогда секретарем горкома, это позже мы уже с ним встречались, он уже руководил страной. Так вот, ездил он по городу, смотрел, как идет подготовка к Новому году, мобильный был человек, он всегда много ездил, не протирал штаны. Приводит его к нам показывать ледяные скульптуры директор парка. Хрущев в восторге, — Лев Ефимович устремил восхищенный взгляд на тридцатиметровую высоту, изображая Хрущева. «Кто, говорит, это делал?» А старший в бригаде студентов у нас был здоровый такой парень, Посяда фамилия. Плохо учился, но фигуры эти делал очень хорошо. Выходит вперед, стоит, мнётся: скромный был, помер уже. Хрущев спрашивает: «Сколько вам за это платят?». Мы: «По двадцать рублей». Хрущев директору парка, женщина была хорошая, как же ее фамилия… не помню. Хрущев ей: «Да вы понимаете, какая это красота и как она нужна городу и стране? Утроить! Молодцы!» И уехал. Нам тут же на блюдечке, — Лев Ефимович двумя ладошками изобразил блюдце, в него он смотрел тоже с восхищением, шестьдесят четыре года назад на нем ему принесли деньги за ледяных лошадок. — Нам тут же на блюдечке по четыреста рублей!

— Так вам же сказали утроят? — удивилась я несовпадению цифр.

— Чего утроят? — не понял меня Лев Ефимович.

— В начале вам обещали по двадцать рублей. Так?

— Так.